Кавказская война. В 5 томах. Том 1. От древнейших времен до Ермолова - Василий Потто

На исходе августа массы персидских войск обложили неприступную Мигри, в то время как почти весь мигринский гарнизон лежал в лихорадке, и крепость обратилась в огромный лазарет, где умирало по несколько человек ежедневно. В течение совсем короткого времени семнадцатый егерский полк переменил трех шефов: полковников Асеева, Снаксарева и Живковича; число больных солдат возросло до шестисот человек, так что под ружьем из двух батальонов не осталось и двухсот егерей.

«Но эти егеря, – как говорит историк Эриванского полка, – были те железные люди, закаленные в походах Карягина и Котляревского, которые привыкли побеждать с малым числом сильных противников... и трудная эпоха была пережита ими со славой».

Первое нападение персиян было на пикеты, окружавшие Мигри. Майор Дьячков, командовавший крепостью после отъезда Котляревского, выдвинул на помощь пикетам резерв и с упорным мужеством выдержал неравную битву. Раненый, он все-таки не оставил командования, пока наконец неприятель не был обращен в совершенное бегство.

Тогда персияне обратились к иному способу действий. Выбрав темную ненастную ночь, они переправились через Араке и заняли мигринские сады так скрытно, что в крепости узнали об этом только под утро, когда штабс-капитан Баратов с сорока егерями пошел занимать обычный дневной пост на Араксе. Подходя к садам, он первый заметил засаду и, остановившись, послал известить об этом в крепости. Никто не предполагал, что персияне засели здесь в значительных силах, а потому из Мигри отправили тотчас две небольшие команды, чтобы отрезать неприятелю отступление. Вправо пошел капитан Чернявский, влево – прапорщик Вербицкий. Но едва началась перестрелка, как персияне вдруг двинулись из садов густыми колоннами и с криком бросились на русских. Изнемогая под натиском громадной толпы, солдаты стали подаваться назад, отбиваясь штыками и прикладами. Скоро капитан Чернявский был ранен, а из ста тридцати егерей сорок были убиты или захвачены в плен. Неприятель, заранее торжествуя победу, шел прямо на крепость, но там уже били тревогу. Майор Терешкевич наскоро собрал из лазаретов сто пять полубольных солдат и, кинувшись с ними в штыки, остановил стремительный напор персиян. Между тем отступившие егеря оправились, и после трехчасового боя персияне бежали, преследуемые вплоть до Аракса.

Главнокомандующий маркиз Паулуччи объявил тем не менее выговор Чернявскому и Баратову за их отступление. Он находил, что при тогдашнем положении Кавказского корпуса только одна отчаянная храбрость могла спасти наше господство в Закавказском крае, и в этих видах благодарил особенно Дьячкова и Терешкевича, которые впоследствии еще более оправдали лестное о них мнение главнокомандующего[48].

Нельзя не сказать, однако же, что в общем результате действия Баратова и Чернявского оказались, несмотря на суровый отзыв о них маркиза Паулуччи, весьма хорошо обдуманными. Подавляемые числом неприятеля, они отступали без страха, в порядке, и затем, воспользовавшись первым удобным случаем, сами перешли в наступление и гнали персиян до Аракса. Если бы они отступили вследствие робости, то сто полубольных солдат Терешкевича едва могли бы восстановить их нравственные силы.

Нужно сказать, что в то самое время, когда Аббас-Мирза истощался в бесплодных усилиях против Мигри, в Карее сосредоточился сильный турецкий корпус, под начальством эрзерумского сераскира, ожидавшего только прибытия союзных войск из Эривани и Трапезунда, чтобы открыть наступательные действия против Гумри. На исходе августа эриванский сардарь Хуссейн-Кули-хан действительно соединился с ним у Мазагберта. Но тут неожиданно для всех случилось такое обстоятельство, которое разом расстроило все планы союзников.

Тридцатого августа персидский и турецкий военачальники съехались приветствовать друг друга, и когда свита их по обычаю начала джигитовку, один из Курганов, несясь посреди поднявшейся пыли мимо сераскира, вдруг выстрелил в него из пистолета и нанес ему смертельную рану в голову. Впоследствии оказалось, что этот куртин был подкуплен мазагберт-ским владельцем, с давнего времени питавшим затаенную вражду к Турции. Последствия этой измены не. замедлили обнаружиться. Едва полумертвого сераскира отправили в Карс, за ним потянулось все турецкое войско; лишившись своего начальника, оно уже не считало себя более связанным никакой клятвой и разошлось по домам. Эриванский сардарь также поспешил отступить к Эривани, а вслед за тем ушел в Батум и трапезундский паша, следуя пословице: «Один в поле не воин».

Полнейшее расстройство союза дало маркизу Паулуччи мысль самому вторгнуться в Турцию и попытаться завладеть сильной Ахалкалакской крепостью.

Не располагая большими силами, но в то же время зная, как много зависит успех от нравственной и умственной силы предводителя, он поручил повести все это дело известному в крае своими боевыми отличиями командиру Грузинского гренадерского полка полковнику Котляревскому, и грозная крепость, еще недавно видевшая под своими стенами поражение целой армии Гудовича, пала перед двумя штурмующими батальонами. Главнокомандующий так высоко оценил эту победу, что ходатайствовал об учреждении в память ее особой серебряной медали; государь заменил ее георгиевскими знаменами Грузинскому полку с надписью: «За отличную храбрость, оказанную при штурме турецкой крепости Ахалкалаки с седьмого на восьмое декабря 1811 года».

Маркизу Паулуччи пожалован был орден св. Владимира 2-ой степени.

Покорение Ахалкалакской крепости, совершенно прикрывшее границы Грузии со стороны Ахалцихе, дало возможность маркизу Паулуччи сосредоточить внимание исключительно на усложнявшихся делах в Дагестане и на границах Персии.

Еще при Тормасове было известно, что Шейх-Али-хан вместе с Сурхай-ханом казикумыкским, снова делают большие сборы в горах, чтобы вторгнуться в Кубинскую область. В Кубе в то время стоял Севастопольский полк, под командой генерал-майора Гурьева. Узнав о сборе мятежников, Гурьев сам двинулся к ним навстречу, но заняв позицию на реке Самур, он простоял несколько месяцев в совершенном бездействии, требуя, чтобы полковник Адриано выслал против бунтовщиков еще часть дербентского гарнизона. Адриано, не считая возможным ослаблять гарнизон крепости, не решился исполнить этого требования, а Гурьев без его содействия не хотел выступать из лагеря, который, как иронично замечает Тормасов, «по принятому в Севастопольском полку обычаю, вероятно, окопан». Пока шла переписка, Сурхай-хан и Шейх-Али вошли в Табасарань и разорили ее на глазах гурьевского отряда.

Тормасов, уже сдававший в то время должность, тем не менее написал Гурьеву, что «лучшим оправданием для него может быть только скорое очищение Табасаранской области от бунтовщиков», напоминая, что «Севастопольский полк и в прошлом году, запершись в стенах Кубинской крепости, не имел геройского духа противостоять толпе бунтовщиков и был уже причиной разорения целой Кубинской провинции».

Резкое замечание Тормасова и вышедшие в то время приказы Паулуччи, выражавшие характер требований главнокомандующего, побудили Гурьева перейти наконец к наступательным действиям. Утром шестого ноября он прибыл к Аджиахуру и здесь увидел, что все окрестные горы усеяны лезгинами. Несмотря на это, Гурьев решил немедленно атаковать неприятеля, и бой, начатый в лесистых ущельях, скоро перешел в кровавую резню, длившуюся шесть часов кряду и кончившуюся тем, что Севастопольский полк вынужден был отступить с большой потерей. Неудача так повлияла на Гурьева, что он в течение почти двух недель не трогался с места, считая свое положение безвыходным. Между тем лезгины обложили Кубу. К счастью, в это время на помощь Гурьеву прибыл из Ширвани новый шеф Троицкого пехотного полка генерал-майор Хатунцев с казачьим полком и батальоном Херсонского полка.