Угодило зёрнышко промеж двух жерновов - Александр Исаевич Солженицын

хозяйственно-домашних, – много, много сил и сердца её ушло, смотрю, уже седеет прежде времени.

В Советском Союзе, нищие, мы иначе жили: безкорыстные и безбоязненные (ибо угроза была – тюрьма!) помощники так и притекали к нам со всех сторон. А тут – заклятье: нам бы с Алей всего лишь третьего – но умелого, неутомимого, как мы, сотрудника в литературной работе, и закипела б она несравнимо, – и все годы этого третьего нет. Нету равной Але третьей пары глаз, чтобы смечать и решать, править и печатать. (И вырастет ли на то кто из детей? И – когда это будет?..)

Главные, определяющие процессы идут, конечно, на родине, как они ни задавлены, ни заморожены.

Нет работников! нет сотрудников! нет союзников! – это теперешнее рыхлое состояние русской эмиграции. Неужели и в других нациях так? или настолько вымерли русские и оскудели?

______________

И тем стойчей, гордо додерживаются по многу лет – тоненькие белогвардейские журналы: «Часовой» Орехова, «Наши вести» (бывшего Русского корпуса в Югославии), «Кадетская перекличка» – да, тех самых, молоденьких в Гражданскую войну кадетов. И даже – «Вестник Общества ветеранов Великой войны» (это – 1914–1917) не сдаётся! Держатся безпримесные монархисты в аргентинской «Нашей стране», наивно ждут, что вослед большевикам вернётся династия Романовых; слаб их голос, ибо знают, что слушает их узкий круг, лишь одни единомышленники, и вовсе нет мускулов. И все эти издания – никакого собственно фронта не держат, потому что никто из «культурной» печати им и не противостоит: их не читают и не замечают.

Пытались (старый соловчанин Хомяков) создать общерусский журнал в виде «Русского возрождения» (и я ему, чем мог, помогал) – но Зарубежный Синод сам же и выхолостил его: синодальной цензурой, епархиально-назидательным направлением, отчуждением от острых общественных вопросов.

Взялось с горячностью русское национальное «Вече» в Мюнхене (по горячности же взвалив на себя наследство осиповского «Веча», загрязшего в попытках найти общий язык с советским правительством) – но за три номера обнаружили, что и авторов у них нет, и прочных передаточных каналов с родиной – тоже нет. Просто – журнал для ещё одной эмигрантской группки.

Бьётся существовать «Голос Зарубежья» Пирожковой – очень устойчивый в антикоммунизме, уже до окаменелости: до полного недоверия, что внутри СССР может когда-либо произойти какое-то благодетельное развитие, а если диссидентское или профсоюзное движение – это непременно манёвр КГБ. От подсоветских ждут и требуют только и именно революции. – А если нет? что остаётся?

Из номера в номер с ним яростно спорит «Свободное слово Карпатской Руси» – журнал карпатороссов (все они – горячие патриоты России), теперь захваченный несколькими сомнительными эмигрантами из СССР «национального направления». Прямо противоположно Пирожковой они уверенно возглашают, что большевики именно и выражают сегодняшнюю Россию, что Россия, даже под большевиками и даже не сбрасывая их, – входит в счастливое возрождение. Таким – всегда мешаю я, и их ярость против меня, уже совсем с другой стороны: что я предаю Россию евреям, главный предатель я и есть, – может удивить горячностью. Защита мною имени «русский» в отличие от «советский» – это, дескать, «стрельба по воробьям»; «“Архипелаг ГУЛаг” – вчерашний день русской истории»; «Жить не по лжи» – «ловушка для скотского племени»: «это значит стать в оппозицию к существующей власти, тогда честные и порядочные люди останутся за бортом, дети наши не пойдут в институты». «Мудрецы Сиона направляют Солженицына в своих разрушительных антихристианских целях». (Так сложился единый против меня фронт, слева направо от Синявского до Синявина.)

И от нескольких номеров всех этих журналов быстро замечаешь, что редко какой из них обладает хотя бы десятком авторов, а то только четырьмя-пятью, которые уныло и заполняют собой все номера сплошь. По-настоящему, все эти эмигрантские силы только-только бы обезпечили вместе – один плотно содержательный журнал.

Отдельно стоит «Посев», политический орган Народно-Трудового Союза. (Когда зарождался в 20-е годы – звался «национально-трудовой», выдвигал русскую тему, – но потом смутился и переназвался. Да ведь и денежную помощь искали.) НТС сумел развить кое-какую агентуру даже под лапою КГБ, имеет ограниченные, но живые связи с кем-то в метрополии: оттого чтение «Посева» сегодня – самое «российское» чтение на Западе, даёт неподдельные живые сведения с родины, открывает её проблемы. Стал журнал и меньше заниматься задачей предполагаемого революционного переворота, переносит внимание на конструкцию русского будущего с высоким нравственным уровнем. (Вообще, за последние годы НТС, созданный полстолетия назад и когда-то копировавший с ленинизма боевую организацию, зашатался в своей тактике делать революцию в СССР и «перенимать власть из слабеющих рук КПСС», как уже выражались они. Поняли, что революция погубила бы страну до конца, и теперь перестраиваются искать «конструктивные силы» в руководящих слоях СССР – эх, есть ли они? – и самих себя справедливо считают лишь частью таких конструктивных сил.) – Другой журнал НТС, «Грани», не имея своего круга литературных сил, составляется очень разнородно; многое заполняется ищущей литературной публикой из Третьей эмиграции.

У «Вестника РХД» общий духовный уровень – намного выше всей сегодняшней эмигрантской журналистики; до пресечения каналов посылки он энергично читался в Москве в кругах свободомыслящих, от того времени у него ещё сохранились кое-какие пути поступления рукописей из СССР, что заметно оживляет его. В нём весьма сильна религиозная (реформаторская) струя и общекультурная, – однако национальное сознание просвечивает бледно. Состав журнала (большой перевес богословия, литературного архива Серебряного века и первой эмиграции) затруднял ему стать центром обмена текущих общественных запросов, лишь в 70-x годах Струве решительно перешёл эту преграду. Но, входя в такие споры, не раз и схрамывал с тропы, не остережась. (Я – слал им свои возражения. А всё равно не остаётся мне в эмиграции журнала более близкого.)

А что – «Континент»? Я сам же и предложил ему этот смысл: объединить силы Восточной Европы. Это в большой мере и удалось. Но почти не находил я в нём ни одной из исконных линий русского интереса: бедствий современной провинции, деревни, уничтожения крестьянства, православной веры, плена советско-германской войны, репатриации, да и глубже – русской истории и традиции. Высказывал я Максимову, что затея – в русской теме не удалась. Можно было бы «Континенту» не печатать безграмотные упражнения в русской истории Янова, не клевать на пародийные хохмы, воздерживаться от захваливания в рецензиях ничтожных книг, не безобразить задние обложки опусами псевдоживописи, вообще держать контур строже. Но и подумать: при таком значительном печатном пространстве журнала – как Максимову отбирать авторов? Он невольно вплыл, как в смерч, в суматошность и болезненное пузырение Третьей эмиграции, ошалевшей от свободы говорить. (Так и печатают: «Третья эмиграция имеет провиденциальный смысл».) Они – никому не обязаны говорить глубоко и ответственно, – и каким же иным стать журналу (да влекущему гонорарами) в центре политического