Вне закона - Овидий Горчаков

Бешено работая локтями, Самсонов выбрался из толпы и, встав на широкий пень, неистово прогремел:

– Немцы!!

К нему повернулись все разом. Голоса смолкли. Слышно было только шумное, возбужденное дыхание да клацанье затворов. Колкие, застывшие в узких щелях глаза Самсонова видели каждого из нас, не останавливаясь ни на ком в отдельности. Он стоял с повелительно поднятой, окаменевшей рукой и молчал, внешне холодный, прямой, туго взвинченный. Легкая усмешка застыла на неподвижных, побелевших, туго сжатых губах.

– Да! Немцы! – сказал Самсонов. – Немцы могут напасть на нас в любую секунду. Мы окружены. Только все вместе, с монолитной сплоченностью, сможем мы от них отбиться. Но нас прихлопнут как мух, если мы позволим горлопанам разбить единство отряда, вбить клин между командованием и рядовым составом!

Кто-то откашлялся, кто-то хихикнул – идиотски, кто-то смущенно заулыбался. Щелкунов нагнулся и неуклюже поднял с земли кубанку, провел поистертым мехом по взмокшему лбу, по взъерошенным волосам.

Самсонов заговорил добродушно, насмешливо:

– Концерт художественной самодеятельности окончен. Почему, да отчего, да по какому случаю… Капустник в исполнении Владимира Щелкунова. Аккомпанировали товарищи, забывшие о дисциплине. Пошутили, и хватит! – В его голосе зазвучала уверенная в себе сила. В голосе – не бархат, а наждак. Он чеканил слова: – Кончай базар! Я привык задавать вопросы, а не отвечать на них. Я считал необходимым поговорить о дисциплине. Факт срыва закрытого партийно-комсомольского собрания налицо. Безобразная, некомсомольская, несоветская выходка Щелкунова служит новым доказательством актуальности этого вопроса. Сначала мне показалось, что Щелкунов по недомыслию пытается свести большой разговор о дисциплине и бдительности к раздутым мелочам неустройства нашего лесного быта. Я самокритичен, признаюсь – ошибся. Вольно или невольно Щелкунов пошел на идеологическую диверсию. Щелкунов клеветал здесь на славных наших партизан, на весь наш боевой коллектив, глумился над памятью павших, над честью и достоинством наших замечательных людей…

– Правильно! – осторожно, заискивающе поддакнул Перцов.

– К чему в своей запальчивости звал нас Щелкунов? Бороться не против немцев, а против своих, против командования отряда?! Это провокация!.. Совместимо ли это, товарищи, со званием комсомольца? Щелкунов задался целью расколоть единство наших рядов!

На многих лицах – растерянность, замешательство. Кое-кто уже бросает на Щелкунова возмущенные, враждебные взгляды. Самарин побледнел, даже похудел как-то. Борисов кусает губы. Боков сидит красный, как бурак. Виноградов пристыженно глядит на Самсонова…

– Щелкунов, – звенит голос Самсонова, – облил грязью наших партизан, изобразил их чуть ли не бандитами. Да разве могли бы мы изо дня в день бить врага, если бы все у нас было так плохо?! Да неужели ж наши люди до того бесхребетны, беззубы, беспринципны, что они допустили бы такое в отряде?.. Кто этому поверит? Никто! Это поклеп. Люди наши – идейно закаленные, бдительные, чудесные люди!..

– Правильно! – послышался уже целый хор голосов.

На секунду стало тихо. Тихо. В плохо гнущихся пальцах Гаврюхина хрустят странички.

– Здесь, – продолжал Самсонов, – посмели попытаться обсуждать действия и поступки командира. Коллектив – то же тело, у него есть голова, руки, ноги. Руки и ноги не могут судить голову. Безопасность отряда, всего тела от головы до ног – высший закон. Этот закон не подлежит партийному контролю. Я буду сурово карать любые посягательства на принцип единоначалия. Я не допущу партизанщины! Критика командира – преступление, предательство. Я являюсь здесь полпредом партии и советской власти! За свои действия я отвечаю. За ваши действия отвечаю тоже я. Анархию, митинговщину, вредную демагогию я не намерен терпеть. Не скрою, есть у нас отдельные недостатки – я сам займусь их искоренением… Щелкунову – три наряда вне очереди, строгий выговор с предупреждением. Запишите, Гаврюхин… Чем вызвана эта вредная, антисоветская по сути дела выходка Щелкунова?

Щелкунов хватал воздух побелевшими губами, с изумлением и страхом глядя на Самсонова. А тот говорил все тише, спокойнее, убийственнее:

– Все ясно: Щелкунов защищает корыстные интересы жалкой горстки узкой группки желторотых десантников. Эти фракционеры, раскольники недовольны, видите ли, тем, что я назначаю вас, друзья мои, бывшие военнопленные и окруженцы, тех, кто прошел огонь, воду и медные трубы, на командные должности. Вот Токарев… он помнит, как нападал Щелкунов на «лаптежников» и «дезертиров», как поддакивал он Бокову, когда тот не хотел вас, дорогие товарищи, брать в отряд!.. Но я не допущу групповщины! Наша сила в единстве!..

– Правильно!

– Мы еще разберемся, что кроется за дикой выходкой Щелкунова – глупость, корысть или что похуже… Остальным – ставлю на вид. А теперь, товарищи, перейдем к нашей первоначальной повестке… Впрочем, нет… – Самсонов замолчал на секунду, окинул насмешливым, торжествующим взглядом притихших людей. – С Щелкуновым я согласен только в одном – сейчас действительно не время для всяких съездов и собраний. Вот видите, Самарин, видите, Борисов, к чему привела ваша затея? Демократию надумали тут разводить, свобода критики понадобилась! К чертовой матери плебисциты и референдумы! Довольно болтовни! Приказываю разойтись, подготовиться к операциям!

– Ну, как собрание? – спросил я Щелкунова, когда мы гурьбой возвращались в лагерь.

– Погорячился малость, – безрадостно усмехнулся, дыша как после драки, Щелкунов. – Еще в школе за это попадало. А все-таки я правду говорил! И душу отвел. А бороться за правду здесь дисциплина не позволяет. Самсонов ее, эту дисциплину, сделал кляпом во рту. Тупик! Толкнул речь – и заработал три наряда. А какую дымовую завесу он пустил, а? Антисоветскую мартышку из меня сделал? Я прямо врагом народа себя почувствовал… Полный нокаут!.. Ты-то чего ухмыляешься?

– Нет, Володька! Это не нокаут, это только нокдаун!

Я смотрел на друга с восхищением. Здорово все-таки он выступил. А я? Молчал как рыба… А все потому, что я напрасно, с перепугу разуверился в товарищах, в их силе. Я чуть было не поверил в наше бессилие, в непреодолимость Самсонова. Пусть нокдаун, но ведь Самсонов был бронированным кулаком, вернее, кастетом. Собрание показало: не устоять ему перед нами, если мы встанем и всем миром отнимем у него этот кастет!

Такого собрания еще не было в моей жизни. На пути многих из нас станет оно до конца жизни заметной вехой.

– Так я и стану отрабатывать эти наряды, – говорил Щелкунов. – Сбегу на операцию с вами! Тс-с-с! Самсонов!.. Ауфвидерзейн!..

Он махнул рукой и побежал в лагерь.

– Кто у вас там, Гаврюхин, в списке приема в партию? – спросил, обгоняя меня, Самсонов.

– Ефимов, Козлов, Баженов, Щелкунов… – прочитал по бумажке Гаврюхин.

– Выкинь Щелкунова, – перебил его Самсонов.

– Однако его рекомендуют Самарин, Полевой… – возразил Гаврюхин. – Он, конечно, на сегодняшний день погорячился…