Французская волчица. Лилия и лев - Морис Дрюон

«Ловко это мы подпустили епископа Тьерри, очень ловко, – думал Робер, – таким образом, его роль будет удостоверена свидетельскими показаниями; получается весьма складно, все одно к одному».

– «…что после женитьбы сына нашего Филиппа ввели его во владение графством нашим, с тем, однако, чтобы пользоваться доходами с него до конца наших дней, на что дочь наша Маго дала свое согласие и отказалась от вышеупомянутого графства…»

– Ого, это существенно, весьма существенно! – вскричал Робер. – Этого даже я не ожидал. Никто мне никогда не говорил, что Маго дала свое согласие! Вы видите, видите, друзья мои, какова же ее подлость!.. Продолжайте, мэтр Тессон.

Присутствующие тоже не остались равнодушными. Кто покачивал головой, кто переглядывался с соседом… И впрямь, документ этот огромной важности…

– «…и ныне, когда господь бог призвал к себе нашего дорогого и возлюбленного сына графа Филиппа, обращаемся с просьбой к владыке нашему королю, ежели случится, что в походе свершится над нами воля божия, дабы наш владыка король не допустил бы того, что потомство мужеска пола от сына нашего было бы лишено наследства».

Гости в знак одобрения важно кивали головами. Рыцарь Анжес из парламента простер к Роберу обе руки, как бы говоря: «Ну вот, ваша светлость, считайте, что тяжба уже выиграна».

Нотариус продолжал чтение:

– «…и скрепили сие нашей печатью, в нашем отеле в Аррасе, двадцать восьмого дня июня месяца лета от Рождества Христова тысяча триста двадцать второго».

При этих словах Робер подскочил в креслах. Графиня де Бомон побледнела. Дивион, стоявшая в углу, чуть не лишилась сознания.

Но не только эти трое расслышали слова «тысяча триста двадцать второго». Все головы, как по команде, удивленно повернулись в сторону нотариуса, но и тот тоже сидел, как оглушенный.

– Вы, кажется, прочитали «тысяча триста двадцать второго»? – спросил рыцарь Анжес. – Очевидно, вы хотели сказать триста второго, то есть год смерти графа Робера?

Мэтр Тессон и рад был бы обвинить себя в этой оговорке; но бумага вот здесь, перед его глазами, и там черным по белому написано «тысяча триста двадцать второго». А если кто захочет еще раз взглянуть? Как такое могло случиться? Ох, и покажет им всем его светлость Робер! А сам-то он, Тессон, в какое грязное дело дал себя впутать. В Шатле… за такие дела наверняка попадешь в Шатле!

Но так или иначе надо было выпутываться, исправить непоправимое…

– Тут, очевидно, неясно написано, – пробормотал он. – Ну да, конечно же, надо читать тысяча триста второго…

И, быстро окунув перо в чернильницу, он вычеркнул что-то, что-то подправил, чтобы получилась нужная дата.

– А имеете ли вы право исправлять бумаги? – кислым тоном осведомился Анжес.

– Ну конечно, мессир, – отозвался нотариус, – тут под словом стоят две точки, а прямая обязанность нотариуса исправлять нечетко написанные слова, под которыми эти точки стоят…

– Совершенно верно, – подтвердил архидиакон Авраншский.

Однако это, казалось бы, незначительное происшествие начисто разрушило то первое прекрасное впечатление от документа.

Робер кликнул пажа, шепнул ему на ухо, чтобы скорее накрывали к обеду, и сделал попытку оживить разговор.

– В конечном счете, мэтр Тессон, как по-вашему, письмо подлинное или нет?

– Безусловно, ваша светлость, безусловно, – поспешно отозвался Тессон.

– И по-вашему тоже, мессир архидиакон?

– По-моему, подлинное.

– Возможно, вам следовало бы, – дружески заметил сир де Бреси, – следовало бы сравнить это письмо с другими письмами покойного графа Артуа, датированными тем же годом…

– А как, дорогой мой друг, – ответил Робер, – а как же их сравнить, если все документы хранятся у моей тетки Маго! Я лично считаю, что письмо подлинное. Таких вещей не выдумывают! Я сам половину из того, что здесь написано, не знал, и в частности, что Маго отказалась от наследства.

В эту минуту во дворе заиграл рожок. Робер хлопнул в ладоши.

– Сигнал мыть руки, мои сеньоры! Пойдемте ополоснем кончики пальцев – и за стол!

Он в бешенстве метался по спальне графини, своей супруги, и половицы тряслись под его ногами.

– Вы же его читали! И Тессон читал! И Дивион читала! И никто из вас не заметил эти злосчастные «двадцать второго», а из-за этого пустяка может рухнуть здание, с таким трудом возведенное.

– Но вы сами, друг мой, – спокойно ответила Жанна де Бомон, – но вы сами тоже читали и перечитывали это письмо, если память меня не обманывает, были в полном восторге…

– Ну да, ну да, читал, и я тоже не заметил этой ошибки! Читать глазами и читать вслух – это вовсе не одно и то же. Я даже мысли не мог допустить, что напишут такую ерунду. И надо же было этому ослу нотариусу… И еще другой осел, который письмо писал… как его звать? Россиньоль?.. Уверяет, что способен, мол, составить любое письмо, вытягивает у нас столько денег, что можно дворец построить, а сам не умеет даже правильную дату написать! Вот прикажу схватить этого самого Россиньоля, пусть-ка его постегают до крови!

– Придется вам искать его в Сен-Жаке, друг мой, куда он поехал паломником на ваши деньги. – Тогда подождем, пока вернется!

– А не опасаетесь ли вы, что во время порки он заговорит громче, чем вам бы того хотелось?

Робер пожал плечами.

– Счастье еще, что все это произошло у нас дома, а не перед судьями в парламенте! Прошу вас, милочка, самым тщательным манером проверять все прочие бумаги, чтобы туда не вкрались подобные ошибки.

По мнению Жанны де Бомон, Робер несправедливо обрушил на нее весь свой гнев. Не меньше его она сожалела об этой ошибке, не меньше его печалилась, так что Робер мог бы сдержаться и не винить ее во всех смертных грехах, тем паче после ее трудов, когда она всю кожу на пальцах себе ободрала, возясь с этими печатями.

– В конце концов, Робер, с какой стати вы так неистовствуете с этой тяжбой? Почему рискуете сами и не только меня подвергаете риску, но и добрый десяток связанных с вами людей, в том случае, если в один прекрасный день откроется ложь и подлог?

– Никакая это не ложь, никакой это не подлог! – завопил Робер. – Я хочу открыть людям глаза на правду, которую упорно от них прячут!

– Хорошо, пусть правду, – согласилась Жанна, – но признайтесь же, что правду вы преподнесете людям в дурном обличье. Не опасаетесь ли вы, что в таком виде ее вряд ли узнают! У вас есть все, друг мой: вы пэр Франции, брат короля, коль скоро я его родная сестра; в королевском Совете вы вершите всеми делами; доходы ваши велики, так что вашему богатству может позавидовать любой, не говоря уже о моем приданом. Почему вы не оставите в покое это графство Артуа? И не допускаете ли вы мысли, что мы начали опасную игру, которая может стоить нам слишком дорого?