Красный телефон - Юрий Поляков

Наглый министереныш увел Катьку в уголок – и они весело болтали, очевидно, вспоминая школьные шалости. Я внимательно наблюдал за ними, еще ничего не понимая. На какое-то время меня отвлек опоздавший к началу приема Бурбон. Он жаловался на недомогание с такой непосредственностью, точно вчера промочил ноги, а не нажрался до того, что пытался обольстить копченого угря. Потом к нам присоединились несколько деловых французов, прискакала ворона-переводчица – и речь пошла об инвестициях в российскую экономику. Я, разумеется, уговаривал этих чучундр вкладывать не задумываясь – и обещал чудовищную прибыль. Самое смешное, что они верили!

Когда я снова нашел Катьку и Антуана в толпе, хватило одного взгляда, чтобы понять: моя секретарша готовит международную пакость. На ее лице было знакомое мне выражение хищного восторга, а тело, искусно обнаженное дорогим вечерним платьем (Оргиевич, балда, успел подарить!), трепетало, готовясь к прицельному прыжку в новую постель!

Зачем? Но тут-то как раз мне все было понятно. Я – вариант отработанный. Оргиевич? Его непостоянство общеизвестно. Зато побывав последовательно любовницей перспективного российского авиатора Шарманова, Второго Любимого Помощника и сына министра Франции, Катька обретала постельную родословную, позволявшую ей в дальнейшем, бросив кудрявого Антуашу, вполне прилично устроиться в Париже. Богатые кобели тщеславны и своими предшественниками гордятся, как знатными предками. Хотя не исключено, что все это она устраивала просто ради того, чтобы увидеть на лице всемогущего Помощника гримасу бессильного бешенства. Мои гримасы, надо полагать, в тот момент ее уже не вдохновляли и не удовлетворяли. А зря!

Оргиевич закончил воображаемую дуэль с королевским посланником и теперь сдавливал что есть силы ладонь скривившегося от боли Оссейна, объясняя таким образом, какое мощное у русского президента рукопожатие.

– Говорят, он хворает? – спросил знаменитый актер, расправляя слипшиеся пальцы.

– Враки… Он здоров, как…

В этот миг Оргиевич увидел Катерину, уплывающую из зала под руку с Антуаном. Сынок на ходу демонстративно помахал ручкой папаше. Министр профессионально оценил извилистую Катькину походку и просветлел, чувствуя себя, очевидно, частично отмщенным. У самой двери Катерина полуобернулась, отыскала налитые кровью кабаньи глаза Любимого Помощника и оставила ему на память ласковую улыбку Юдифи, прощающейся с головой Олоферна.

– Сука!

– Простите, недостаточно понял! – оторопел Робер Оссейн.

– Это я не вам.

На следующий день вся бульварная парижская пресса была переполнена издевками над Любимым Помощником. И даже в одной респектабельной газете появилась вроде бы невзначай карикатурка, изображающая лихого галльского петушка, который прибивает раскидистые оленьи рога к мохнатой голове незадачливого русского медведя.

Прощальный вечер в посольстве не в пример «бордельере» проходил траурно.

– Сука! – страдал от бессильной ярости Оргиевич. – Какая же она сука!

– Мы вас предупреждали, – от своего и моего имени вздыхал временный поверенный, нацепивший затемненные очки – специально, наверное, чтобы скрыть радость в глазах.

Я же молчал, как человек, потерявший под ударами судьбы веру в справедливость, и пил фужер за фужером. Я, кстати, почти не притворялся, понимая: теперь уж точно судьба развела меня с Катькой навсегда.

– Ну что ты, Павлик, убиваешься! – утешал меня временный поверенный. – Радоваться надо, что от такой заразы избавился!

– Она сломала… – Я вдруг захотел объяснить ему свое горе.

– Что сломала?

– Иглу…

– Какую еще иглу?

– Ты не поймешь…

– Не хнычь, Павло. – Хмельной Оргиевич взял меня за волосы и несколько раз, утешая, стукнул лбом о край стола. – Это мы ее сломаем. Нака-ажем!

– Накажем! – мстительно кивнул временный поверенный.

– Накажем! – повеселели Гоша и Тенгизик. До этого они были печальны: блондинку накануне увезла «скорая помощь».

Из Парижа я полетел на Майорку. Во-первых, надо было развеяться и отвлечься. Во-вторых, я соскучился по дочери. В-третьих, жена жаловалась по телефону, что каскадер совсем оборзел и ходит налево. Надо было привести его в чувство. Время я провел неплохо, даже в охоточку наведался в законные Татьянины объятия и лишний раз убедился в том, что Катерина – потеря невосполнимая. Говорят, мы пользуемся всего пятью процентами мозга. Большинство женщин примерно настолько же используют и свое тело. Я даже не стал бранить каскадера за левизну в сексе, посоветовал ему блудить поаккуратнее – и мы отлично постучали в теннис, причем он уважительно проиграл мне почти все геймы. Огорчило меня только то, что Ксюха говорила по-русски уже с акцентом…

Москва встретила меня как победителя. Все знали о моем триумфе в Ле Бурже и особенно про то, как я закорешил с Любимым Помощником. Телефон звонил непрерывно, совершенно недоступные прежде банки предлагали мне кредиты на фантастически льготных условиях, а крутые воротилы назойливо зазывали в свои команды. Знаменитый телекомментатор Компотов вдруг пригласил меня в свою передачу «Бой быков» и, почесывая неопрятную бороду, уверял, что, если бы в России вместо ста пятидесяти миллионов дармоедов было десять миллионов таких парней, как я, Отечество процветало бы. НТВ сняло про меня телеочерк под названием «Икар». О статьях и интервью в газетах и журналах я уже не говорю…

А мне было тошно, хотя сразу несколько смазливых моих сотрудниц выразили настойчивое намерение заменить на посту сбежавшую Катьку. Преснятина. Я хотел отвлечься – завел роман с одной певицей. Известной. Ну очень известной. Неделю было приятно сознавать, что эта знаменитая дура и микрофон держит в кулачке совершенно так же… Потом стало скучно. После работы я сидел дома один-одинешенек, пил и, выдвинув ящик с «гербарием», перебирал разноцветные скомканные платки, действительно чем-то напоминавшие ворох прошлогодних листьев. Они даже пахли не сочащейся женской плотью, а горьким лиственным тленом. Каждый вечер я давал себе слово отдать эти платки в стирку, но почему-то не относил…

Так продолжалось до тех пор, пока наш человек в МИДе не сообщил потрясающую информацию. Оказалось, после моего отъезда из Парижа события разворачивались совсем не так, как я предполагал. Министр авиации, еще не оправившийся от измены своей тощей топ-модели, получил от французских спецслужб еще один удар – достоверные сведения о том, что новая подружка его сыночка инфицирована СПИДом. Откуда они это узнали, вычислить было несложно: временный поверенный, старый лисяра, не зря столько лет жрал свой чекистский хлеб! Несколько дней, пока проводились тестирования и анализы, Антуанелло трясся, как мартышка, очутившаяся на Северном полюсе. Папаша тоже пострадал: коллеги из правительства, очевидно по гигиеническим соображениям, перестали подавать ему при встрече руку. Газеты закричали о его политической изоляции и скорой отставке. Один журнальчик изобразил, как министр одевается, чтобы идти на заседание кабинета, а лакей вносит ему вместо костюма огромный гондон. Впрочем, медики информацию спецслужб не подтвердили – и все обошлось, если не считать, что Антуаша от переживаний угодил в нервную клинику.