Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

И вдруг… Как с чужих, безусловно, слов рассказывает В. Войнович, при публикации на первой полосе очередного сталинского приказа в слове «главнокомандующий» нечаянно пропустили букву «л», и эта опечатка могла стоить редактору если не жизни, то свободы. Впору стреляться, однако З. стреляться не стал, а «просто упаковал чемодан и, никому ничего не сказав, не получив расчета, уехал в Москву. Как ни странно, там ему удалось затеряться и остаться в живых и на свободе»[1135].

Как могло такое произойти — с офицером, с членом партии, — и произошло ли, нам неизвестно. Известно лишь, что после войны З. отнюдь не «затерялся», но успел поработать в «знаменском» отделе прозы при В. Вишневском, а в 1952 году по приглашению А. Тарасенкова, тогдашнего заместителя главного редактора, пришел в «Новый мир» и закрепился в нем вплоть до изгнания в декабре 1966-го: сначала при А. Твардовском, потом при К. Симонове (1955–1958) и с 1958 года снова при А. Твардовском, но уже в роли ответственного секретаря.

О «новомирцах» написано очень много, хотя о З. меньше всего. И если Н. Бианки, работавшей в редакции при всех властях, он вспоминается как «ходячая энциклопедия»[1136], а В. Лакшину как «незаменимый знаток журнального дела»[1137], то В. Войновичу видится «человеком чересчур осторожным», а А. Гладилину (у Твардовского, впрочем, не печатавшемуся) и вовсе как умный «еврей при губернаторе», как своего рода «внутренний цензор, который блюл „Новый мир“ от идеологических ошибок»[1138].

«Нудноватый», «медленный оглядчивый Закс»[1139] остался и в раздраженной памяти А. Солженицына. «Уже много лет, — пишет он в „Теленке“, — Б. Г. Заксу, сухому невеселому джентльмену, никак не хотелось от художественной литературы, чтоб она испортила ему конец жизни, коктебельские солнечные октябри и лучшие зимние московские концерты»[1140].

Справедливо ли?

Сверхосторожности у него, пожалуй, не отнимешь, — комментирует Г. Владимов, работавший с З. еще при К. Симонове, — но, между прочим, «серый и оглядчивый» Акакий Акакиевич (как он себя сам называл) в молодости стрелялся из любви к женщине, а в мое время, когда начальство — Симонов и Кривицкий — колебалось, печатать ли Дудинцева, тот же «нудноватый джентльмен» выложил им свое редакционное удостоверение и пригрозил уходом, если они роман не напечатают. А куда было уходить ему, не имевшему литературного заработка? Право, от знатока душ человеческих, Солженицына, можно было ждать большей проницательности[1141].

Такого рода решительные жесты З. при А. Твардовском не зафиксированы, да и возникала ли в них нужда? Достаточно напомнить, что ответственный секретарь уже по роду своих обязанностей просто должен был быть сверхбдительным. Ведь ему приходилось не только комплектовать одну журнальную книжку за другой, но и латать дыры в уже готовом номере после очередных натисков цензуры на рискованные «новомирские» публикации. Недаром же первыми из журнала, и еще в 1966 году, были удалены А. Дементьев, «комиссар» редакции, и З., начальник штаба.

О дальнейшем, наверное, и рассказывать было бы нечего, не пройди, оказывается, контрапунктом сквозь судьбу «оглядчивого» З. история его вот уж действительно безоглядной любви.

И в полную силу развернулась, — как рассказывает В. Войнович, — эта история, когда жена З., красавица Сара Юльевна, ушла от него к крупному советскому деятелю (не знаю, в какой области) Твердохлебову. <…> Борис Германович пережить измены не мог и в День Победы, 9 мая 1945 года, стрелялся. Причем не где-нибудь, а прямо на Красной площади. Но странным образом промахнулся, отделался ранением и не понес наказания за самострел. Через некоторое время его физическая рана зажила (и душевная как будто тоже).

Он женился на другой женщине и прожил с ней около тридцати лет. Но в начале 70-х годов Твердохлебов умер, и, как только Сара Юльевна поманила Закса, он тут же бросил вторую жену и нажитых с нею детей и ушел к Саре Юльевне. А у Сары Юльевны был сын Андрей Твердохлебов, очень достойный молодой человек, талантливый физик. В конце 60-х Андрей стал диссидентом, видным и очень активным. Подвергался преследованиям и был посажен.

Борис Германович вместе с Сарой Юльевной боролся за освобождение пасынка, за освобождение других политзаключенных, вообще за гражданские свободы и за то, чтобы Советский Союз уважал и соблюдал Декларацию прав человека. После освобождения Андрей продолжил свою борьбу, но вскоре был принужден к эмиграции. Уехал в Америку. Туда же отправились его мать и отчим. В эмиграции, как до меня доходило, Андрей от диссидентства отошел и диссидентов чурался. А о Борисе Германовиче я и вовсе ничего больше не слышал[1142].

Кое-что об этом — американском — десятилетии З. нам тем не менее известно. На склоне дней он, всегда тяготившийся необходимостью что-либо писать, все-таки отправил в альманах «Минувшее» (№ 5. 1988) пару коротких «Заметок очевидца» — об А. Гайдаре, с которым был близко знаком в 1930-е годы, о взаимоотношениях между А. Твардовским и В. Гроссманом — жаль, что только эти. А несколькими годами раньше по приглашению А. Гладилина принял вместе с В. Некрасовым участие в передачах радио «Свобода», где речь шла, естественно, о «Знамени» В. Вишневского и «Новом мире» А. Твардовского, о цензуре и о свободе слова в несвободном мире.

Записи большинства этих передач, к счастью, сохранились.

Залыгин Сергей Павлович (1913–2000)

Писать З. начал еще в школе, однако, закончив Барнаульский сельхозтехникум (1931) и гидромелиоративный факультет Омского сельскохозяйственного института (1939)[1143], надолго связал себя с инженерными заботами. Даже в годы войны и то служил инженером-гидрологом в полярном Салехарде, а после Победы вернулся в родной институт, защитил кандидатскую диссертацию (1948), почти 10 лет заведовал кафедрой, писал научные статьи.

Прозу как бы между делом З. тоже, впрочем, писал. И книги, начиная с 1941 года, у него регулярно выходили, и в Союз писателей он вступил (1949), и в «Новом мире» у А. Твардовского отметился — рассказом «Второе действие» (1952. № 9), циклом сельских очерков «Весной нынешнего года» (1954. № 8).

Был в общем не что чтобы известен, но на хорошем счету, так что в 1956-м ему в составе группы писателей дали съездить в Китай, а еще через два года его фамилия появилась под коллективкой, в которой были и такие строки:

Если предателя сравнить с тифозной вошью, то даже она обидится. Пастернак в своей звериной злобе против советской действительности пытался доказать, что в Советском Союзе якобы погибла интеллигенция. <…> Он не достоин дышать одним воздухом с советским народом (Сибирские огни. 1958. № 11)[1144].

Жил З. в это время уже в Новосибирске и научной работы пока не оставил, но от