Ориентализм - Эдвард Вади Саид

что так называемых «удельных царьков», правивших в Испании XI века после падения Кордовского халифата, называли thuwwar (ед. ч. tha’ir). Существительное thawra первоначально означало «возбуждение», как, например, в той фразе, которую приводит Сихах[1068], стандартный словарь средневекового арабского языка: «intazir hatta taskun hadhihi ‘lthawra», «подожди, пока не уляжется возбуждение» – вполне разумный совет, аль-Иджи[1069] использует глагол в форме thawaran или itharat fitna – «подстрекать к мятежу», для характеристики одной из тех опасностей, которые могут помешать человеку исполнить долг и оказать сопротивление негодному правительству. Термин thawra использовали арабские авторы в XIX веке по отношению к Французской революции, а их последователи использовали его для выражения одобрения революциям своего времени, внутренним и иностранным[1070].

Отрывок, полный снисхождения и передергиваний. Зачем сообщать о «подымающемся верблюде» в качестве этимологического основания для современной арабской революции, кроме как для дискредитации современности? Цель Льюиса явно в том, чтобы принизить революцию с ее нынешней позиции до чего-то не более благородного (или прекрасного), чем встающий верблюд. Революция – это возбуждение, бунт (мятеж), образование маленьких независимых государств – и не более. Лучший совет (который, вероятно, способен дать лишь западный ученый и джентльмен) таков: «Подожди, пока уляжется возбуждение». И вряд ли кто сможет из такого рассуждения о thawra понять, что огромное число людей самым активным образом вносило свой в нее вклад – в формах более сложных, чем способна понять саркастическая ученость Льюиса. Однако именно такого рода сущностное описание естественно для ученых и политиков, занимающихся Средним Востоком: революционные волнения среди «арабов» имеют те же последствия, что и встающий верблюд, и заслуживают не больше внимания, чем болтовня деревенщины. Каноническая ориенталистская литература по этим же идеологическим причинам никому не смогла объяснить и никого не смогла подготовить к революционным потрясениям в арабском мире XX века.

То, что Льюис ассоциирует thawra с подымающимся верблюдом и в целом с возбуждением (а вовсе не с борьбой во имя определенных ценностей), и намекает более откровенно, чем обычно, что для него араб – едва ли нечто большее, чем просто сексуально озабоченный невротик. Всякое слово или фраза, при помощи которых он описывает революцию, имеет сексуальный оттенок: взволнованный, возбужденный, вставший. Однако по большей части он приписывает арабу «скверную» сексуальность. В конце концов, раз уж арабы ни на что серьезное не годятся, то их сексуальное возбуждение – ничуть не благороднее, чем возбуждение (rising up) верблюда. На самом деле это не революция, а подстрекательство, образование мелких суверенных территорий и еще большее возбуждение – это всё равно утверждение, что вместо совокупления араб способен только на предварительные ласки, мастурбацию, прерванный половой акт[1071]. Таковы выводы Льюиса вне зависимости от того, насколько невинны его мотивы и витиеват его язык. Раз уж он так чувствителен к оттенкам слов, то должен понимать, что и у его слов оттенки тоже есть.

Пример Льюиса интересно проследить дальше, поскольку его положение в мире политики англо-американского средневосточного истеблишмента – это положение ученого-ориенталиста, и всё им написанное утопает в ориенталистском «авторитете». Тем не менее по меньшей мере полтора десятилетия его работа носила вызывающе идеологический характер, несмотря на все его разнообразные попытки продемонстрировать собственную тонкость и ироничность. Я упомянул одну из его недавних работ как прекрасный пример того, как ученый, чья деятельность подразумевает либеральный и объективно научный характер, скатывается в пропаганду, направленную против собственного предмета изучения. Но это не должно удивлять тех, кто знаком с историей ориентализма: это лишь один из недавних скандалов этой «науки» – и на Западе так и не раскритикованный.

Льюис был настолько увлечен своим намерением разоблачить, развенчать, дискредитировать арабов и ислам, что его подвели собственные силы ученого и историка. Например, он публикует в издании 1964 года главу под названием «Мятеж ислама», а затем перепечатывает тот же самый материал спустя 12 лет, лишь слегка изменив его, чтобы соответствовать новому контексту (на этот раз в «Комментарии»), и называет его «Возвращение ислама». От «Мятежа» до «Возвращения» всё, конечно, меняется к худшему, перемены, которые по Льюису, должны были разъяснить новой аудитории, отчего же мусульмане (или арабы) никак не успокоятся и не примут факт израильской гегемонии над Ближним Востоком.

Посмотрим внимательнее, как именно он это проделывает. В обеих публикациях он упоминает антиимпериалистический бунт в Каире в 1945 году[1072], который в обоих случаях он описывает как антиеврейский. Однако ни в первом, ни во втором случае нам ничего не говорят о том, в чем именно состоял его антиеврейский характер. В действительности же, приводя конкретные примеры антиеврейской направленности, он говорит нечто совершенно иное: «…католическая, армянская, греческая православная церкви подверглись нападению и были повреждены». Обратимся к первой версии 1964 года:

2 ноября 1945 года политические лидеры Египта призвали выйти на демонстрации в связи с годовщиной Декларации Бальфура. Вскоре всё это переросло в антиеврейские мятежи, в ходе которых католическая, армянская, греческая православная церкви подверглись нападению и были повреждены. Позвольте спросить, какое отношение к Декларации Бальфура имели католики, армяне и греки?[1073]

А вот версия, опубликованная в «Комментарии» в 1976 году:

Поскольку националистическое движение стало по-настоящему популярным, оно становилось всё менее националистическим и всё более религиозным – другими словами, менее арабским и более исламским. Во времена кризисов, а таких за последние десятилетия было немало, инстинктивная общая лояльность перевешивает все другие. Достаточно нескольких примеров. 2 ноября 1945 года в Египте прошел ряд демонстраций [обратите внимание на выражение «прошел ряд демонстраций» – здесь видна попытка показать действие инстинктивной лояльности, в предыдущей версии ответственность возлагается на действия «политических лидеров»] в связи с годовщиной провозглашения британским правительством Декларации Бальфура. Хотя это явно не входило в намерения организовавших ее лидеров, демонстрация быстро переросла в антиеврейский мятеж, а мятеж – во всеобщий бунт, в ходе которого несколько церквей – католических, армянских и греческих православных [и вновь поучительное изменение: здесь создается впечатление, что нападению подверглось множество церквей, принадлежащих трем конфессиям; в предыдущей версии речь идет о трех конкретных церквях] – подверглись нападению и были повреждены[1074].

Полемической (ненаучной) задачей Льюиса было показать здесь и повсюду, что ислам – это антисемитская идеология, а не просто религия. Он не видит логических противоречий, утверждая, что ислам – это жуткий массовый феномен, и, одновременно, что он «не популярен по-настоящему», что, впрочем, долго его не занимает. Как видно из второй версии его тенденциозного текста, он продолжает настаивать, что ислам