Бомарше - Рене де Кастр

А между тем переехавший наконец в свой прекрасный дворец, который злые языки называли дворцом г-на Журдена, окруженный нежностью и заботами жены и дочери и по-прежнему остававшийся пылким любовником Амелии Уре де Ламарине, Бомарше вполне мог наслаждаться счастьем и надеяться на безмятежную старость. Поэтому в тот момент, когда он создавал свою мрачную драму, отражавшую, по всей видимости, его тревогу по поводу политической ситуации в стране, перо его порой позволяло себе веселые шалости типа хороводной песни, которую он посвятил дочери. Эту песенку распевал весь Париж как раз в то время, когда Людовик XVI согласился признать конституцию, а все добропорядочные граждане решили, что революция закончилась.

В более суровой, но не менее оптимистичной манере 12 ноября 1791 года он писал в Санкт-Петербург одному русскому князю:

«Произошедшая у нас революция оказала огромное влияние на литературу. Свободные народы в состоянии благодати обычно теряют то, что приобрели в борьбе, поэтому сейчас наш театр ощущает себя выразителем нового духа Франции. Нацелившись на великие дела и став наполовину республиканцами, мы не можем больше мириться с вялостью литературы, приемлемой для старого режима; но нужно признать, что, стараясь выправить наше дерево, мы перегнули его в противоположную сторону. Суровые слова, распугавшие муз, зазвучали из уст наших актеров. Вместо дворцов у нас сейчас крепости, а вместо оркестра грохочут пушки. Сцены уличной жизни вытеснили альковные, слова „жить свободным или умереть“ звучат ныне вместо слов „я люблю тебя“. Таковы теперь наши игры и развлечения. Любезные Афины преобразились в суровую Спарту; но поскольку любезность является нашим врожденным качеством, то восстановившийся мир вернет нам наш истинный характер, возможно, ставший чуть более мужественным, и наш веселый нрав снова возьмет верх».

Бомарше не пожнет плодов этого оптимизма, он уже будет в ином мире, когда после жестоких годин не Афины, а Рим придет на смену Спарте. Но его анализ развития литературы не стал от этого менее справедливым и невольно отразил слабость его собственного творчества того периода, поскольку пьеса, которую он тогда заканчивал, хотя и сохранила прежних героев: Альмавиву и Розину, Сюзанну и Фигаро, но уже не обладала ни изяществом, ни занимательностью сюжета своих предшественниц и была ярким свидетельством упадка драматического таланта, составлявшего славу Бомарше.

В это смутное время Бомарше вновь взялся за перо и обратился к драматургии. Возможно, таким образом он пытался спрятаться от тревожной действительности: его спокойствие нарушали не только подстерегавшие на каждом шагу опасности, но и своры попрошаек, пытавшихся вытянуть из него деньги путем шантажа совсем в духе Тевено де Моранда, они присылали ему черновики своих гнусных пасквилей с предложением выкупить их, чтобы не допустить выхода в свет, а кроме того, любовь к деньгам и коммерческой деятельности вовлекла Бомарше в сомнительную операцию по поставке оружия французской армии. Это предприятие отравило все последующие годы его жизни и явилось причиной изгнания и тюремного заключения.

Творчество стало для Бомарше удобным отвлекающим средством, тем более что пьеса, над которой он в тот момент работал, была всего лишь воплощением в жизнь его старой идеи. Он даже как-то сказал, что «Цирюльник» и «Женитьба» были написаны только ради того, чтобы подготовить появление этой финальной драмы, представившей основных героев в возрасте сожалений. Вряд ли стоит доверять этому утверждению, скорее всего, говоря так, автор лукавил. Ведь совершенно ясно, что «Севильский цирюльник» самостоятельное произведение, и лишь популярность Фигаро заставила Бомарше еще раз использовать этого персонажа. А поскольку успех «Женитьбы Фигаро» превзошел успех «Цирюльника», было совершенно естественно вновь обратиться к тем же героям, которые сразу же привлекали к себе внимание публики и обеспечивали успех новому произведению. Если бы финальная пьеса трилогии обладала достоинствами первых двух, это был бы уникальный случай в истории французского театра, поскольку знаменитая трилогия Поля Клоделя, несмотря на тот интерес, что она представляет в философском и социальном плане, не имеет никаких шансов догнать по популярности «Женитьбу Фигаро», которой и поныне продолжают аплодировать многочисленные зрители.

Идея, положенная Бомарше в основу заключительной части трилогии, обозначила не продвижение его вперед, а откат назад к первым пробам пера. Комический автор, достигавший нравоучительного эффекта силой своего слова, возомнил себя мастером драмы и захотел заставить публику не смеяться, а переживать. Считая «Тартюфа» больше драмой, чем комедией, он взял за образец эту пьесу Мольера и в круг людей, причастных к женитьбе Сюзанны и Фигаро, ввел лицемерного и корыстного злодея. Этому новому Тартюфу он мстительно дал символическое имя Бежарс, являющееся анаграммой имени Бергас. Чтобы приблизить действие к реальности, он перенес его в Париж первых лет революции.

Нужно сразу признать, что сюжет этого «Второго Тартюфа», больше известного под названием «Преступная мать», не лишен занимательности. Коротко фабула пьесы сводится к следующему: через некоторое время после свадьбы графиня Альмавива вновь повстречалась «с неким Леоном д’Асторга, ее бывшим пажом по прозвищу Керубино». Муж графини уехал по делам службы за границу, надолго оставив ее в одиночестве, и однажды она отдалась д’Асторга, забеременела от него и родила сына, названного кавалером Леоном, который считался ребенком графа Альмавивы.

А граф прижил от любовницы дочь по имени Флорестина, в ее воспитании он тайно принимал участие, официально числясь крестным отцом девочки — намек на шашни советника Гёзмана.

К тому моменту, когда начинается действие пьесы, Керубино уже двадцать лет нет в живых, он героически погиб на войне, графиня живет воспоминаниями о своем мимолетном романе, ее мучают угрызения совести, прижитый от любовника ребенок каждый день напоминает ей о ее грехе и ее утрате.

Зная, что Леон не его сын, Альмавива решил женить его на Флорестине, чтобы передать состояние семейства Альмавива в руки наследницы по крови. Сама по себе эта ситуация не представляла бы собой ничего особо драматического, поскольку графиня была в неведении, что Флорестина побочная дочь ее мужа, если бы не появление еще одного персонажа — мелодраматического злодея, второго Тартюфа, в роли которого выступил некий майор Бежарс, ирландец по происхождению, воцарившийся в доме Альмавивы и исполнявший в нем весьма туманные обязанности интенданта. Этот Бежарс задумал прибрать к рукам состояние Альмавивы, женившись на Флорестине и согласившись принять от графа в дар крупную сумму денег, лишив тем самым наследства кавалера Леона.