Мечтатель Стрэндж - Лэйни Тейлор

А еще был Разалас.

Лазло не осознавал, что делает. Махалат в его душе преображал монстра как во сне. Его пропорции изменились – с бугристых и зловещих на гибкие и грациозные. Рога сузились и вытянулись, чтобы завернуться спиралью на концах – так же изящно, как чернила в воде. Когда якорь перераспределил свой вес, плавясь и разливаясь по улицам, чудище съехало вниз, даже ближе к поверхности города. И к тому времени, как он остановился, остановилось все – землетрясение, ветер с песком, трансформация позы ангела в небе, – вот что узрели все зрители: Лазло Стрэнджа со склоненной головой, поддерживающего якорь – руки вытянуты, ладони до запястий погружены в жидкий мезартиум, с перевоплотившимся чудищем, нависшим над ним. Это был монстр Скатиса, но сделанный не из кошмаров, а из грации. Представшая картина… вызывала восторг. От нее веяло отчаянием Лазло, с коим он кинулся к якорю, уверенностью в своей гибели и надеждой, как маленький безумный огонек, вспыхнувший в темном-темном месте, когда юноша поднял руки, чтобы подхватить мир. По справедливости, сие зрелище стоило бы запечатлеть в виде памятника из демонического стекла и поставить посреди города, чтобы ознаменовать спасение Плача.

Второе спасение Плача и его нового героя.

Немногие когда-либо станут свидетелями подвига, достойного быть легендой. Как так получается, что события одного дня или ночи – или жизни – переводятся в историю? Между ними существует пробел, где благоговение вырезало себе местечко, которое еще не заполнили слова. Это один из таких пробелов: тишина последствий, в темной ночи второго Шабаша двенадцатой луны, у расплавленного северного якоря Плача.

Лазло завершил дело. Хрупкая энергия восстановлена. Город и цитадель в безопасности, и все хорошо. Юношу переполняла сила. Вот кто он на самом деле. Вот кто он на самом деле! Лазло может не знать своего настоящего имени, но место в центре него уже не пустует. С кровью на лице и светлыми волосами, присыпанными пылью от разрушившихся руин, он поднял голову. Возможно, потому, что он не наблюдал за происходящим, а прочувствовал все своим нутром, а возможно, потому… что это было легко, Лазло не уловил масштабов момента. Он не знал о пробеле, который медленно наполнялся легендой, не говоря уж о том, что это была его легенда. Лазло не чувствовал себя героем, но что ж… монстром он тоже себя не чувствовал.

Тем не менее в пространстве, где его легенда собирала слова, среди них определенно был «монстр».

Он открыл глаза, медленно возвращаясь в реальность мира за пределами своего разума, и обнаружил резонирующую тишину. Сзади раздались настороженные шаги. Ему казалось, что они сложили тишину как мантию и понесли с собой, шаг за шагом. Не доносилось ни радостных криков, ни вздохов облегчения. Казалось, что никто даже не дышал. Заметив, что его руки до сих пор погружены в металл, он вытащил их словно из воды. И… уставился на них.

Наверное, удивляться тут было нечему, но Лазло удивился. Его накрыло ощущение, что он снова во сне, поскольку лишь во сне его руки выглядели подобным образом. Коричневатая от загара пустыни кожа изменилась, но стала не серой, как грязь и больные младенцы.

А насыщенной лазурно-голубой.

Голубой как васильки, крылья стрекозы или весенние – не летние – небеса.

Голубой как тирания, рабство и неминуемая гибель.

Еще никогда цвет не имел такого глубокого значения. Лазло повернулся к собирающейся толпе. Эрил-Фейн, Азарин, Руза, Цара, остальные тизерканцы, даже Каликста с Тионом Ниро. Они пялились на него, на его лицо, ставшее таким же голубым, как руки, и боролись – все, кроме Тиона – с умопомрачительным всплеском диссонанса мышления. Этот юноша, которого они обнаружили в библиотеке в далекой стране, которого приняли в свои сердца и дома, которого ценили больше, чем любого другого знакомого чужака, также являлся, как бы невероятно это ни звучало, божьим отпрыском.

Они стояли неподвижно, безмолвно и окаменело, с вытянутыми от удивления лицами. В зеркале их глаз Лазло увидел нового себя: героя, монстра. Божьего отпрыска.

В их потрясении он узрел внутреннюю борьбу, попытку увязать то, что они знали о нем, с тем, что они видели, не говоря уж о факте того, что он сделал и что это значило. Их благодарность соперничала с недоверием и чувством, будто их предали.

В сложившихся обстоятельствах можно было бы ожидать хотя бы признания, если не ликования, которое соответствовало бы эмоциям Лазло. Но корни их ненависти и страха зарылись слишком глубоко, и Лазло заметил намеки на отвращение, пока их замешательство преобразовывало одно чувство в другое. А он даже не мог предоставить им объяснения. У него самого не было четкого понимания – только мутный вихрь догадок с полосами всех красок и эмоций.

Лазло сосредоточился на Эрил-Фейне, выглядевшем особенно пораженным:

– Я не знал, клянусь вам.

– Как?! – ахнул воин. – Как это возможно, что ты… это?

Что Лазло мог ему ответить? Он бы и сам не прочь узнать. Как дитя Мезартима оказалось на сиротской тележке в Зосме? Единственным ответом служило закопанное белое перо, расплывчатое воспоминание крыльев на фоне неба и чувство невесомости.

– Я не знаю.

Может, ответ крылся в цитадели? Юноша запрокинул голову и посмотрел на нее, и внутри него расцвел новый восторг. Ему не терпелось рассказать обо всем Сарай! Не терпелось показать ей. Теперь даже не нужно дожидаться наступления ночи. Он мог полететь. Прямо сейчас! Она там, наверху, настоящая и теплая, плоть, дыхание, смех, зубы, босые ноги, гладкие голубые икры и мягкие коричные волосы. Ему не терпелось показать ей: махалат был прав, даже если он не угадал дара Лазло.

Его дар. Он громко рассмеялся. Некоторые тизерканцы вздрогнули от этого звука.

– Разве вы не понимаете, что это значит? – спросил Лазло.

Его голос был насыщенным, полным восхищения и таким знакомым для всех присутствующих. Это голос их сказочника, грубый и в то же время мелодичный, голос их друга, повторявшего каждую глупую фразу, которой они учили его на своем языке. Они знали его, голубого или нет. Лазло хотелось пробить эту стену из безобразной древней ненависти и душераздирающих страхов, положить начало новой эре. Впервые это действительно казалось возможным.

– Я могу передвинуть цитадель. – Он мог освободить город от тени, а Сарай – от ее тюрьмы. Чего он только не мог в этой версии Вселенной, в которой он одновременно герой и монстр! Лазло снова захохотал. – Разве вы не понимаете? – требовательно спросил он, потеряв терпение из-за их подозрений, пристального внимания и нежелания праздновать. – Проблема решена!

Никто не обрадовался. Не то чтобы Лазло этого ожидал, но жители могли хотя бы сделать довольный вид, что не умерли. Вместо этого они просто впали в ступор, косясь на Эрил-Фейна и ожидая его действий.

Воин тяжелой поступью вышел вперед. Его не зря прозвали Богоубийцей, но Лазло не боялся. Он посмотрел Эрил-Фейну прямо в глаза – и увидел великого и доброго человека, творившего необыкновенные и ужасные дела. Увидел человека, которого сломали и снова собрали в пустышку – лишь для того, чтобы он сделал самый храбрый поступок из всех: продолжил жить, несмотря на существование более легких путей.