Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин

таких девушек, как Катя. Она хрупка и нежна, она умна, судя по глазам, и беспечна, она…

Почему же она избегает его взгляда?

Или он не нравится ей?

Или у нее, неровен час, кто-то есть?

Но ведь она так еще молода!

Надо обязательно представить ее отцу!

Интересно, как старый Васаль отнесется к Кате?

Получилось как-то само собой, что Дмитрий Аркадьевич предложил Рене ночлег, и тот согласился, и отец дал распоряжение поставить лошадей гостя в конюшню.

Мария Константиновна уже хлопотала, чтобы Рене постелили в комнате на антресолях.

В доме вкусно пахло свежим деревом и крепким, заваренным по особому рецепту Дмитрия Аркадьевича чаем.

Отец рассказывал Рене о Суворове, о котором гость так мало наслышан, а Катя делала вид, что вся — внимание, но на самом деле мысли ее были далеко. Ей казалось, что они сидят с Рене под платаном и он горячо признается ей в своей любви, а потом идет к Марии Константиновне и просит у нее руки дочери, та с радостью соглашается: «Конечно, конечно, милый друг! Мы так ждали вашего приезда!»

Но что это?

— Мы так рады вашему приезду, — говорит Мария Константиновна Рене.

Другие слова. Значит, все это ей представилось.

Потом все прощаются, желая друг другу доброй ночи, и Рене спрашивает:

— Вы не возражаете, если я еще немного пройдусь?

«Вот как! Один?» — с грустью думает Катя, а отец соглашается:

— Будьте любезны! Вход в комнату у вас отдельный, гуляйте себе на здоровье.

Рене кланяется отцу, матери и целует руку Кате.

— Спокойной ночи, славная барышня!

Как же это ужасно, что он уходит, а Кате надо отправляться в свою комнату, в постель.

Придя к себе, Катя широко открывает окно. Рене где-то рядом, она вглядывается в темноту и видит его, идущего к платану.

«Рене!» — шепчет она, но он, конечно, не слышит ее и не оборачивается.

Дом затихает, а Катя, потушив свечи, все стоит у окна и смотрит в сторону платана. Рене там. Она видит, как он опустился на скамейку, как взглянул куда-то вверх, а потом в ее сторону. Он не замечает ее.

И Катя вновь зажигает свечу и подходит с ней к окну. Теперь он должен ее увидеть!

О, слава богу, он заметил ее: встал и помахал рукой.

Катя не заметила, сколько прошло времени, как вдруг чудо: Рене подошел к ее окну, чуть приподнялся и стал целовать ее руки. Счастье, вот оно, счастье… Кате было так хорошо, как еще никогда в жизни. Она перебирала его жесткие волосы и прижималась к ним губами, а потом он оказался рядом с нею и зашептал что-то горячо-нежное по-французски. Катя не понимала, ее гувернером был немец, но она чувствовала себя счастливой, она знала: это были слова любви.

Катя не затушила свечу и была рада этому, потому что не только ощущала, но и видела любимого, он принадлежал ей.

И ей не было страшно, не было стыдно.

Так и только так должно быть!

Она уже не помнила, когда ушел Рене, как она провалилась, блаженная и усталая, в сон, как утром в комнату вошла мать.

— Катюша! А мы уже за столом!

Катя вскочила, засуетилась, но потом вспомнила прошедшую ночь и поняла, что теперь она совсем другая, — она женщина, и суета ей не к лицу. Она не спеша умылась, причесалась и торжественно вошла в столовую.

— Доброе утро!

Катя, как и Рене, ничем не выдала себя за завтраком, вот только обращаться к нему на «вы» ей было нестерпимо трудно.

Дмитрий Аркадьевич и Мария Константиновна усиленно уговаривали Рене погостить еще или в крайнем случае на следующей неделе приехать к ним вместе с отцом, а Рене, в свою очередь, приглашал добрых хозяев к себе в гости.

Катя, слушая эти разговоры, внутренне улыбалась: через неделю Рене будет здесь, но родители не увидят его. Он придет к ней, только к ней!

Но одно дело — сказать «неделя», а другое — выдержать. После отъезда Рене Катя совсем затосковала. Как она проживет эту неделю?

Время тянулось так медленно, что Катя не находила себе места. Все валилось из рук — и вышиванье и книги. И занятия с немцем-гувернером никак не шли.

Однако родители ничего не замечали и, наоборот, не раз за столом при Кате вспоминали недавнего приятного гостя и всячески нахваливали его.

— Удивительно воспитанный молодой человек, — говорила Мария Константиновна.

— И деловой, — подтверждал Дмитрий Аркадьевич. — Человек с идеей, а это в наше время немало!

— У него хорошие глаза, — продолжала Мария Константиновна. — А глаза — это очень важно. Глаза — душа человека.

Катя расцвела: ведь это о ее Рене так говорят.

Через неделю, как и было условлено, Рене появился близко к ночи, когда дом уже засыпал. Катя ждала его у открытого окна со свечой в руках, и вот он снова рядом с ней — порывистый, пахнущий горным воздухом и такой желанный…

А ночью, обнимая ее, Рене спросил:

— Ты сказала родителям?

— Нет, что ты! — ужаснулась Катя. — А ты?

— Я отцу все рассказал, — признался Рене.

— А он?

— Он у меня человек дела. Говорит: ну и хорошо, может, теперь за ум возьмешься!

Катя улыбнулась. Подумав, сказала:

— А я боюсь.

И припала к плечу Рене.

Конечно, Катя была не первой женщиной в жизни Рене. Но все, что было прежде, никогда не вызывало у него желания думать о чем-то серьезном — о браке, о детях. Да тех женщин, с которыми он имел случайную близость, никто и не прочил в жены. А тех, что прочили, в основном отец, а не мать, Рене вообще никак не воспринимал.

И вот теперь Катя, которую он велением самой судьбы встретил в далекой России, завладела его сердцем и мыслями.

Покорила чем? Внешностью? Конечно, она очаровательна, как горная козочка. Ее нежная кожа, серые выразительные глаза, вздернутый носик… И улыбка открытая, ясная.

Но ведь не только это. Не только… Рене хотел видеть Катю своей женой, хозяйкой своего дома, матерью своих детей.

И не когда-нибудь, а немедленно, сейчас.

— Мы нагрянем к вам вместе с отцом, — говорил он Кате, — и я сразу же сделаю тебе официальное предложение. Правда, я католик, но это не имеет никакого значения. Ради тебя готов стать православным, мусульманином, буддистом. А отец у меня не набожен…

В мае, когда установилась уже по-настоящему летняя погода, когда прогремели первые грозы и солнце пекло с утра до вечера, приехали Рене и Жан-Жак. Приехали на лошадях, важные, как показалось