Крест - Сигрид Унсет

В общем-то они мало беседовали между собой; Бьёргюльф почти все время молчал. Теперь, когда он сделался совсем взрослым, он стал настоящим богатырем. Долгая разлука словно обострила зрение Кристин – только теперь он поняла до конца, какую борьбу пришлось вынести и, наверное, все еще приходится выносить этому ее сыну, когда тело его вырастает, становится большим и сильным и когда он, обретая все большую внутреннюю прозорливость, чувствует, как слепнут его глаза…

Он спросил про свою кормилицу. Кристин сообщила, что Фрида вышла замуж.

– Бог да благословит ее, – сказал монах. – Славная женщина, а для меня она была доброй и верной матерью-кормилицей.

– Да… Сдается мне, что она была тебе матерью даже больше, чем я, – удрученно молвила Кристин. – Малое утешение оказывало тебе мое материнское сердце в тех суровых испытаниях, которые были ниспосланы тебе в юности.

Бьёргюльф тихо ответил:

– Я благодарю бога за то, что врагу рода человеческого никогда не удалось склонить меня к столь не достойному мужчине поступку, как искушение вашего материнского сердца, хотя я и хорошо чувствовал ваше сердце. Но я видел, что вы и без того тянете слишком тяжелый воз. А после бога мне тут помогал Никулаус, спасавший меня всякий раз, когда я готов был впасть в искушение…

Больше об этом они не говорили, как не говорили и о своей жизни в монастыре и о том, что они дурным своим поведением навлекли на себя немилость. Но, по-видимому, братья были очень рады, услыхав о намерении матери вступить в Рейнский монастырь.

Когда Кристин после утренней молитвы проходила через спальный покой и видела лежавших попарно в постелях на соломенных мешках сестер-монахинь, одетых в платья, которые они никогда не снимали, она думала о том, как не похожа, должно быть, она на всех этих женщин, которые с юных лет только тем и занимались, что служили своему создателю. Мирская суета напоминает господина, от которого нелегко убежать, стоит только хоть раз покориться его власти. Она, конечно, не стала бы спасаться бегством от мирской суеты, но ее просто выгнали, как жестокий хозяин выставляет за дверь отслужившую свой век служанку. А теперь ее приняли сюда, как сострадательный господин принимает старого служаку и, давая ему приют и пищу, из милосердия не заставляет работать помногу изнуренного и одиного старого человека…

Крытая галерея вела из спальни монахинь в ткацкую. Кристин сидела там в одиночестве и пряла. Рейнские монахини славились своим льном, и те дни летом и зимой, когда все сестры-монахини и сестры-белицы выходили работать на льняные поля, считались в монастыре почти что праздничными. В особенности же день, когда они дергали лен. Заготовлять лен, прясть и ткань полотно и шить из него церковные одеяния – вот было главное занятие монахинь в часы работы. Никто здесь не переписывал и не украшал заставками книг, как это с большим умением делали сестры-монахини в Осло под руководством фру Груа, дочери Гютторма. Не очень-то много упражнялись здесь и в искусном шитье шелком и золотом.

Через некоторое время Кристин с радостью услышала шум пробуждающегося монастырского подворья. Сестры-белицы пошли в поварню, чтобы состряпать еду для челядинцев. Сами монахини, если только они бывали здоровы, никогда не притрагивались ни к еде, ни к питью, не отстояв поздней обедни. Когда в монастыре бывали больные, то, после того как звонили к первому часу, Кристин шла в больничный покой, чтобы сменить сестру Агату или какую-нибудь другую монахиню, находившуюся там в это время. Бедняжка сестра Турид часто лежала там.

Скоро наступит радостный для Кристин час утренней церемонии в трапезной, которая следует за третьим часов молитвы и обедней для монастырской челяди. Каждый день Кристин одинаково радовалась этому торжественному обряду. Трапезная находилась в сложенном из бревен доме, но все же была очень красивым покоем, и все женщины монастыря ели там вместе – монахини за верхним столом, где на почетном месте восседала аббатиса и где, кроме Кристин, сидели также три старые женщины-мирянки, вкупившиеся, как и она, в монастырь. Сестры же белицы располагались гораздо ниже. После окончания молитвы вносили яства и питье, и все в благопристойном молчании спокойно ели и пили в полной тишине. Часто одна из монахинь читала вслух из какой-нибудь священной книги, и Кристин думала, что если бы в миру люди могли бы трапезовать столь же благопристойно, то они бы лучше понимали, что еда и питье – дар божий, доброжелательнее относились бы к своим ближним и меньше бы думали о том, чтобы накопить побольше добра для себя и близких своих. Но и сама она думала иначе в те времена, когда накрывала на стол для оравы озорных и шумных мужчин, которые смеялись и кричали за едой, а в это время под столом чавкали собаки и, высовывая морды, получали в подачку либо кости, либо пинки – смотря по расположению духа ее сыновей.

Гости не часто бывали в монастыре. Изредка то одна, то другая ладья с людьми из усадеб знати приставала к берегу фьорда, и женщины с детьми, мужчины и молодые люди поднимались наверх, в Рейн, чтобы навестить ту или иную родственницу, живущую в монастыре. Бывали там и доверенные лица из монастырских усадеб и с островов, а также время от времени наезжали посланцы из Тэутры. В праздники, справлявшиеся с особой пышностью, – в дни богородичного богослужения, в праздник тела Христова, в день святого апостола Андрея – в монастырскую церковь стекался народ из ближайших приходов по обеим берегам фьорда. В обычное же время обедни посещали лишь те из арендаторов и работников монастыря, которые жили поблизости. Но они не заполняли всего обширного помещения церкви.

Бывали там еще бедняки-нищие, которые в дни заупокойных поминовений получали пиво и еду, согласно завещаниям богатых людей. Да и вообще они почти ежедневно приплетались в Рейн, усаживались закусывать у стенки поварни и останавливали выходивших во двор монахинь, чтобы потолковать с ними о своих горестях и немощах. Больные, калеки и прокаженные сменяли друг друга. Страдавших проказой было особенно много, но, по словам фру Рагнхильд, так всегда бывало на побережье. Приходили издольщики просить о вcяческих льготах и отсрочках платежей; у этих тоже находилось что порассказать о своих невзгодах и трудностях. Чем более жалкими и несчастными были эти люди, тем более откровенно и бесстыдно делились они с сестрами-монахинями своими делами, причем они охотно винили других в своих несчастьях, а на языке у них всегда были елейные речи. Не мудрено, что в часы отдыха и в часы работы в ткацкой монахини много говорили о жизни этих людей, а сестра Турид даже однажды проболталась Кристин, что во время совещаний в монастырском совете о торговых сделках и тому подобных делах беседа монахинь часто сворачивала на пересуды о людях, замешанных во всем этом. Из слов сестер-монахинь Кристин могла понять, что обо всех делах, о которых им доводилось судачить, они слышали только из уст самих этих людей, да еще знали кое-что от братьев-бельцов, бывавших внизу, в долине. Хвалили ли люди самих себя, порочили ли своих соседей, монахини одинаково верили всему. И тогда Кристин с досадой вспоминала о всех тех случаях, когда ей приходилось слышать, как безбожные братья-бельцы и даже нищенствующий монах брат Арнгрим называли женские монастыри гнездом сплетен, а сестер обвиняли в том, что они с жадностью внимают всяким слухам и непристойным речам. Даже те самые люди, что приходили в монастырь и протрубили своей болтовней уши фру Рагнхильд или какой-нибудь из сестер, если им удавалось вовлечь ее в разговор, порицали монахинь за то, что те беседовали между собой о жалобах, доносившихся до них из того мира, от которого они сами отреклись. Это казалось ей похожим на россказни о привольной жизни обитательниц монастыря – их распускали люди, не раз получавшие из рук сестер-монахинь лакомые куски и ранний завтрак, в то время как сами служительницы бога говели, бодрствовали, молились и работали, прежде чем встретиться в трапезной для первого торжественного принятия пищи.