Заговор бумаг - Дэвид Лисс

— Вы знали, какую роль сыграл Блотвейт в его жизни и в жизни моей семьи. Вы видели этого отъявленного негодяя на похоронах отца. И тем не менее ничего мне не сказали. Я должен знать почему.

Дядя долго молчал, прежде чем ответить.

— Бенджамин, — начал он, — ты привык говорить что хочешь, никого не бояться. В мире, в котором ты живешь, тебе бояться некого. Я живу иначе. Мой дом, мое дело, все, что я имею, у меня могут отнять, если я прогневаю не того человека. Займись ты коммерцией, как я, ты бы разбогател, но вдобавок понял бы, как опасно быть богатым евреем в этой стране. Нам запрещено владеть недвижимостью, определенные виды бизнеса для нас закрыты. Несколько столетий они вынуждали нас заниматься их финансами и ненавидели нас за то, что мы делали с их же позволения.

— Но чего вы боитесь?

— Всего. Я не более нечестен, чем любой коммерсант-англичанин. Я привожу небольшие партии контрабандной ткани из Франции, я иногда продаю их через сомнительные каналы. Такова природа коммерции, но если эти вещи станут известны, то наша семья, да и вся община окажутся под угрозой. — Он вздохнул. — Я ничего не сказал о Блотвейте, потому что боялся его гнева.

Он прятал от меня глаза. Я не знал, как ответить.

— Но вы же хотели, — проговорил я наконец, — чтобы я узнал правду о смерти моего отца.

— Хотел, — поспешно отозвался он. — Конечно, я хочу этого. Бенджамин, мистер Блотвейт не убивал твоего отца. Но я знаю, что он за человек. Он мстителен и предан своему делу. Больше всего на свете я бы желал, чтобы ты держался от него подальше, чтобы ты узнал, кто убийца, не переходя ему дорогу.

— А как насчет Адельмана? Вы не отзывались о нем плохо тоже из страха перед ним?

— Я должен быть осторожен с ними обоими, сам понимаешь. Но еще я хочу восстановить справедливость по отношению к Самуэлто. Знаю, ты считаешь меня трусом, но я вынужден балансировать, как канатоходец. Я хочу справедливости и сделаю все, чтобы убийцы Самуэля понесли наказание. Если при этом тебе и остальным я буду казаться трусом — что ж, пусть так. Другого пути я не знаю.

Это признание в трусости прозвучало с неким своего рода достоинством, которое не могло не вызывать симпатии. Образцом для подражания дядя не выглядел, но мне казалось, я его понимал.

— Тогда между нами, — сказал я, — поскольку вы знаете, что мне можно доверять. Что вы думаете об Адельмане? И о «Компании южных морей»?

Он покачал головой:

— Теперь я не знаю, что и думать. Когда-то мне казалось, что Адельман человек чести, но эти его махинации говорят об обратном. Скажи, что думаешь ты.

— Что я думаю? Я думаю, Адельман хочет мне внушить, будто все эти преступления состряпаны Блотвейтом. А Блотвейт сообщает мне только то, что считает нужным, дабы я продолжал расследовать деятельность «Компании южных морей».

— Потому что само расследование, не обязательно раскрытие правды, наносит вред Компании?

— Точно. Блотвейт сообщал мне ровно столько, чтобы я мог двигаться дальше. Не удивлюсь, если отцовская рукопись, которую вы мне дали, тоже была подделкой.

— Это не подделка, — уверил меня дядя. — Я знаю почерк Самуэля.

— Позвольте мне задать еще один вопрос, — продолжал я, надеясь, что, видя мое доверие, он почувствует себя более раскованно. — Сарменто. Вы знали, что у него свои дела с Блотвейтом?

Дядя рассмеялся:

— Конечно. Всем это известно. Блотвейт нанял его следить за Адельманом, но Сарменто действует настолько грубо, что только глупец этого не видит.

— Почему тогда Блотвейт продолжает пользоваться его услугами?

— Потому что, — сказал дядя с усмешкой, — если Адельман осторожен с Сарменто, возможно, он не осторожен с кем-нибудь другим. Даже если у Блотвейта нет никого, кроме Сарменто, тот, несмотря на всю свою глупость, напоминает о присутствии Блотвейта.

Мы сделали по глотку вина и долго молчали. Я не знал, что чувствует дядя. Думаю, я с трудом понимал, что я сам чувствую.

— А что если расследование так ни к чему и не приведет? — спросил он. — Что если ты так и не узнаешь, кто все это совершил да и был ли здесь вообще злой умысел?

— От проигрыша никто не застрахован, — сказал я. — Мои враги могущественны. Проигрывать я не хочу, но, если придется, я не должен впадать в отчаяние.

— Ты не думал о моем предложении? — тихо спросил он.

Я обдумывал ответ. В отношении заговора, приведшего к смерти отца, дядя был в моих глазах, считай, оправдан — но не в отношении состояния Мириам. И я решил его испытать.

— Допустим, дядя, я принял ваше предложение и женился на Мириам. А если со мной что-то случится? Что станет с Мириам?

Дядя напрягся. Этот вопрос напомнил ему о гибели его сына. Возможно, было ошибкой даже предполагать такое.

— Я понимаю причины твоей тревоги. Это хорошо, что ты думаешь о подобных вещах, но Мириам всегда желанна в этом доме.

— Но разве у нее нет права жить самостоятельно? А что насчет вас? Разве потеря судна с товаром не станет катастрофой для вашего финансового положения?

— Это было бы для меня катастрофой во многих отношениях, но только не в финансовом. Я всегда страхую свои товары, чтобы не пострадать, если произойдет какой-нибудь несчастный случай. — Он поставил свой бокал на стол. — Ты хочешь знать, что произошло с состоянием Мириам? — В его голосе была холодность, которой я не слышал с момента, когда мы начали это расследование. — Ты хочешь знать, сколько монет окажется у тебя в кармане, если ты на ней женишься?

— Нет, — сказал я тихо. — Вы меня неправильно поняли. Простите, что не оказал вам чести своей прямотой. Меня интересует, что случилось с состоянием Мириам не ради моих интересов, а ее.

— Ради ее интересов? — спросил он. — Почему тебя это интересует? Эти деньги у меня. Она их получит, если снова выйдет замуж.

— А если она не выйдет замуж? Он засмеялся:

— Тогда я буду хранить эти деньги для нее, пока она живет в моем доме. Если она будет не замужем к моменту моей смерти, я устроил так, что ее деньги будут храниться в трасте.

— Почему вы не отдаете ей эти деньги? — спросил я.

— Эти деньги формально ей не принадлежат, — покачал он головой. — Аарон вложил их в товары, а когда судно пропало, я получил страховку. Теперь трудно сказать, чьи это деньги. Но Мириам никогда не будет ни в чем нуждаться, пока остается под моей опекой или пока не выйдет замуж за человека, которого я одобрю.

— А если ей не нужна ваша опека, — продолжал я, — или она захочет выйти замуж за человека, которого вы не одобрите?

— Бенджамин, ты подозреваешь меня в низости? Думаешь, я ограбил вдову моего сына ради нескольких тысяч фунтов?

К моему облегчению, в его голосе не было негодования. Он так был уверен в правильности своего поступка, что не воспринимал подобные обвинения серьезно.