Мотылек - Анри Шарьер

Налитые кровью глаза Филиссари, казалось, выкатились из орбит и потеряли связь с головой. В них ничего нельзя было прочесть, кроме дикого желания убивать.

– Валяйте, – выдавил из себя Пьерро.

Я решил поставить все на карту.

– Меня удивляет, что вы, бонапартист, собираетесь убивать невинных людей. Хотите стрелять? Прекрасно, не надо песен – стреляйте. Но, ради Христа, делайте это быстрее. Я думал, что вы настоящий мужчина, Филиссари, настоящий бонапартист, но вижу, что ошибался. Какого черта я еще смотрю вам в глаза! Вот вам моя спина – стреляйте. Братья, повернитесь к баграм спиной, чтоб они не трепались, что мы собирались на них напасть.

И все как один повернулись спиной к надзирателям. Этот прием их ошарашил. Они растерялись, если не сказать больше, поскольку (как выяснилось потом) Филиссари только что прикончил двух бедолаг в соседних корпусах.

– Еще что-нибудь скажете, Папийон?

Продолжая стоять к нему спиной, я произнес:

– Это чушь собачья, а не мятеж. Рассказывайте кому-нибудь другому, но только не мне. Мятеж во имя чего? Убить надзирателей? А потом бежать? А куда? Я беглец, но вот вернулся из Колумбии, что в двух с половиной тысячах километров отсюда. Какая страна примет беглых убийц, я вас спрашиваю? Назовите мне эту страну! Не будьте круглыми идиотами! Скажите, какой человек, если он действительно человек, мог бы присоединиться к подобному заговору?

– Ты, может быть, и нет, а Карбоньери? Он определенно в заговоре. Не далее как сегодня утром Арно с Отеном страшно удивлялись, что он сказался больным и не явился на работу.

– Это только предположение, уверяю вас. – Я повернулся лицом к Филиссари. – И я скажу почему. Карбоньери мой друг и знает все о моем побеге до мельчайших подробностей, а поэтому не питает никаких иллюзий. Ему известно, как закончится побег после мятежа, будьте уверены.

В этот момент появился комендант. Он остался стоять в коридоре. Филиссари вышел к нему. Комендант скомандовал:

– Карбоньери!

– Здесь.

– В карцер его, но не бить. Всем выйти вон. Остаются только старшие надзиратели. Собрать всех ссыльных, разбежавшихся по острову. Никого не убивать. Вернуть в лагерь всех до единого.

Тут комендант вошел в нашу камеру, с ним его заместитель, Филиссари и четверо надзирателей.

– Папийон, произошло нечто очень серьезное, – сказал комендант. – Как комендант я несу за все строгую ответственность. Прежде чем отдать какие-либо распоряжения, мне нужна определенная информация – и немедленно. Я знаю, в такой критический момент ты бы отказался разговаривать со мной приватно, поэтому я сам пришел сюда. Убит инспектор Дюкло. Была попытка захвата оружия в моем доме. Это означает мятеж. В моем распоряжении несколько минут. Я верю тебе – выскажи мне свое мнение.

– Если это мятеж, то почему мы не знали о нем? Почему нам никто ничего не сказал? И сколько человек замешано в нем? Я отвечу на эти три вопроса, месье комендант, но прежде скажите, сколько человек убежало после того, как они убили инспектора, прихватив с собой, как я полагаю, и его оружие.

– Трое.

– Кто они?

– Арно, Отен и Марсо.

– Понял. Думайте, что хотите, но это не мятеж.

– Хватит врать, Папийон, – вмешался Филиссари. – Этот мятеж хотели поднять на Руаяле. Джиразоло раскололся, а мы ему не поверили. Теперь-то мы понимаем, что он говорил правду. Хочешь нас надуть? Так, Папийон?

– Согласиться с вами все равно что поверить в то, что я доносчик. Добавьте сюда Пьерро Придурка, Карбоньери, Гальгани, бандитов-корсиканцев на Руаяле и всех остальных. Случившееся еще ни о чем не говорит. Я не верю. Если бы это был мятеж, то мы бы возглавили его, и никто другой.

– О чем ты говоришь? Выходит, больше никто не вовлечен в заговор? Быть того не может.

– А где же ваши мятежники? Кроме тех трех маньяков, кто еще хоть пальцем пошевелил? Был ли хоть намек на захват поста, на котором всего четверо вооруженных стражников, не считая месье Филиссари? Сколько на Сен-Жозефе больших шлюпок? Всего одна. Одна на шестьсот человек – не мало ли? Мы еще не совсем бараны! Убивать, чтобы бежать, – да это же абсурд! Положим, даже удрало бы человек двадцать, а куда они денутся? Их арестуют и вернут из любой страны мира. Комендант, я не знаю, сколько человек ухлопали вы или ваши люди, но я почти уверен, что убили невиновных. А потом, какой смысл бить и крушить ту малость, что принадлежит нам? Естественно, как тут не рассвирепеть? Но ведь поймите и то, что, едва вы лишите заключенного последней вещицы, которая как-то скрашивает его жизнь, тут-то вы и получите настоящий мятеж. Мятеж отчаявшихся людей. Массовое самоубийство. Убийство ради убийства. Тут все пойдут под нож – и мы, и надзиратели, и каторга, и начальники. Месье Дютен, я говорил с вами искренне. Думаю, вы это заслужили, поскольку пришли и спросили нас, прежде чем принимать решения. Оставьте нас в покое.

– А как насчет тех, кто замешан в заговоре? – спросил Филиссари.

– Ваше дело их найти. А мы знать ничего не знаем, поэтому от нас и пользы никакой. Еще раз говорю: вся эта бессмыслица – затея двух сумасбродов. А мы тут ни при чем.

– Месье Филиссари, – сказал комендант, – когда люди вернутся в корпус для опасных преступников, заприте дверь до дальнейших распоряжений. У двери поставьте двух стражников. Людей не бить, имущество их не ломать. Выполняйте.

И комендант ушел в сопровождении нескольких надзирателей.

Фу… Пронесло. А ведь все висело на волоске. Запирая дверь, Филиссари окликнул меня:

– Твое счастье, что я бонапартист.

Через час собрали почти всех проживавших в нашем корпусе, не хватало только восемнадцати человек. Но потом и они нашлись: оказалось, в слепой ярости багры закрыли их по ошибке в другом здании. Как только они снова были с нами, мы узнали, что произошло, поскольку эти люди таскали камни и все видели. Тихим голосом вор из Сент-Этьена поведал мне следующее:

– Мы уже протащили валун весом с тонну метров четыреста. Участки дороги, по которой его волокли, не очень крутые. Добрались до колодца метрах в пятистах от дома коменданта. Здесь мы всегда останавливаемся. Колодец в тени кокосовых пальм, а от него переть валун еще с полкилометра. То есть почти половину пути. Как обычно, мы остановились; кто-то зачерпнул и вытащил из колодца бадью холодной воды; одни – стали пить, другие – смачивать платки, чтобы положить на голову. Как всегда, десятиминутная передышка. Багор тоже сел отдохнуть на краешек оградной стены. Он снял пробковый шлем и стал вытирать лицо и макушку большим платком. А в это время сзади к нему подошел Арно, держа в руке мотыгу. Он сделал все без замаха, поэтому никто не крикнул и не предупредил охранника. Арно действовал мотыгой, как хлыстом. Секунда – и лезвие врезалось в макушку. Багор свалился без звука, а череп его треснул пополам. Отен, естественно, стоял перед багром и, как только тот упал, схватил карабин, а Марсо снял с него пояс с револьвером. Вытащив револьвер из кобуры, Марсо повернулся лицом ко всей партии и сказал: «Это мятеж. Кто с нами – выходи». Ни один из арабов-надсмотрщиков не двинулся с места и не проронил ни слова. Никто из штрафной команды не подал никакого знака, что он готов последовать за мятежниками. Арно посмотрел на нас и сказал: «Вшивые трусы, мы вам покажем, как ведут себя настоящие мужчины». Он взял у Отена карабин, и они вдвоем побежали к дому коменданта. Марсо отошел немного в сторону и стоял спокойно. В руке тяжелый револьвер, с которым легко командовать. Он так и поступил: «Не двигаться, не разговаривать, не кричать. Надсмотрщикам-арабам лечь. Лицом к земле!» С того места, где я стоял, было видно все, что творилось. Арно уже поднимался на крыльцо комендантского дома, как дверь открылась и перед ним предстал араб-работник с двумя девчушками. Одну он держал за руку, а другую нес на руке. Как Арно, так и араб, оба какое-то мгновение стояли друг перед другом в растерянности. Первым опомнился араб. Он пнул Арно, а ребенок так и остался сидеть у него на руках. Арно вскинул карабин, но араб прикрылся ребенком, как щитом. Это была настоящая немая сцена. Никто – ни араб, ни другие не проронили ни звука. Раза четыре или пять направлял Арно карабин на араба то под одним, то под другим углом, и всякий раз перед дулом оказывался ребенок. Находясь сбоку и не поднимаясь на крыльцо, Отен бросился вниз под ногу арабу и поймал его за штанину. Теряя равновесие и падая, араб кинул девчонку на карабин Арно. Арно тоже потерял равновесие. У крыльца образовалась куча-мала; и Арно, и девчонка, и араб, сваленный Отеном. Вот тут-то и поднялся шум: дети заплакали, араб заорал, а Отен с Арно стали выкрикивать ругательства. Араб оказался проворнее других: он дотянулся до оброненного Арно карабина, однако схватил его за цевье левой рукой. Арно поймал его за правую руку и стал ее выкручивать. Арабу удалось отшвырнуть от себя карабин метров на десять.