Командировка - Борис Михайлович Яроцкий

обаятельная женщина Америки. И он ее любил. Даже ближайшие друзья-коллеги удивлялись, как можно так искусно играть свою роль. Он не играл. Он любил по-настоящему.

Теперь он любил Настю. Если от Мэри у него были тайны, то от Насти никаких тайн. Не было до тех пор, пока не узнал, что она ждет ребенка. С этих пор он ее всячески щадил, не посвящал во многие свои треволнения. Да и зачем ей было знать, что его работа вступила в опасную стадию, и что за ним охотятся: на это намекал сын, и не без основания засуетились хлопчики батька, так суетятся пастухи, зачуяв вблизи опасного хищника.

Ах, как пленительно пахла акация! За Днепром, за скрытыми в тумане плавнями, висел тоненький серпик молодого месяца, а чуть левее, ближе к югу, раз за разом вспыхивали зарницы, но гром не доносился — гроза проходила далеко.

В такую же тихую теплую майскую ночь они с Мэри плыли на теплоходе по Миссури. Они только поженились. И Мэри, светловолосая, гибкая, как тростина, наклонялась над бортом, счастливо улыбаясь, говорила:

— Джо, ты заметил, наш медовый месяц совпал с молодым, — и сияющими глазами показывала на небо. Тогда они видели два серпика: один — среди звезд, второй — на зыбкой волне.

Теперь месяц светил над днепровскими плавнями, и сердце вещало ненастье.

Войдя в дом, он увидел при свете керосиновой лампы, как Настя поспешно спрятала в шкаф белоснежные распашонки. Их она рассматривал не впервые.

— Ты стоял под акацией?

— Точно! И слушал песню: «Я — акация, я над кручею»…

— «Расцвела на краю села»… — подхватила Настя. — Мы с тобой остаемся лириками.

— Значит, Настенька, будем жить. И жизнь нам будет улыбаться. — Он умолчал, что тонкий серпик молодого месяца ему напомнил его американскую молодость и незабываемую ночь на Миссури.

Уже в двенадцатом часу они поужинали. Ужин был обычный, но щедрый — с молодой картошкой. Картошку челноки привозят аж из Египта, а к молодой картошке была зелень: лук перышками, чеснок, укроп с петрушкой. Иван Григорьевич велел на еде не экономить: деньги, слава богу, появились.

Включили транзистор: что там, в России? Что в Америке? Везде готовятся к выборам. Киев призывал граждан Украины быстрее принять конституцию.

— Тебе звонили, — вспомнила Анастасия Карповна.

— Кто?

— По всей видимости, от батька.

— Давно?

— Когда ты стоял под акацией.

— Что ж ты сразу не позвала?

— Сказали, что еще позвонят.

Позвонили уже во втором часу ночи, предупредили: выслали машину. Машина — «вольво» — была без номеров. Ехали долго. В степи их нагнал рассвет. Из сумерек выступила гряда холмов. Когда-то там несколько веков назад запорожская варта жгла из сырого пырея сигнальные костры, давая знать, что в Южную Русь скачут за добычей крымские татары.

Теперь, спустя века, холмы выглядели пустынными. В туманной дымке смутно просматривались заросли отцветающего боярышника. Ивану Григорьевичу местность была незнакома. Поросшая травой бетонка, выложенная из плит, уводила за холмы.

Спускаясь в долину, Иван Григорьевич заметил извилистую желтую полосу, догадался — прошлогодний камыш над степной речушкой. А еще он заметил на лысом покатом склоне холма странную мозаику, выложенную мергелем.

Пятнадцать лет назад ему довелось бывать в Перу. На таком же покатом склоне горы он видел нечто подобное. Офицер из разведотдела перуанской армии объяснил, что две тысячи лет назад местные жители, потомки нынешних индейцев, выложили посадочные знаки в надежде, что к ним пожалуют космические гости.

— Ну и как — пожаловали? — с нескрываемой усмешкой допытывались американцы.

— Пожаловали, — ответил перуанец. — Лучших мужчин они унесли с собой. С тех пор наш народ бедствует. На эти знаки сколько было потрачено сил…

Казалось невероятным, что на Украине, в пустынной степи, далеко от городов и сел, кто-то, подражая предкам перуанских индейцев, выполнял подобную загадочную конфигурацию.

— Что это? — Иван Гргорьевич показал на мозаику. Водитель, один из батьковых спецхлопчиков, смеясь, ответил:

— Ложная позиция межконтинентальных. Из «Шатла» хорошо просматривается.

— Сами убедились? — пошутил Иван Григорьевич.

— Да. У нас тут была засада. Нет-нет да кто-нибудь и подъедет или подойдет с рюкзачком за плечами. А однажды нагрянули студенты, историки-археологи. Их, конечно, перехватили за холмами. В темный «воронок» — и за двести километров к настоящим ракетам. Весь день их продержали в темноте, а поблизости по дороге гоняли топливозаправщики. Потом отвезли еще за двести километров, и там с каждого взяли подписку о неразглашении. Но выпытали, кто был инициатор похода в эту степь. Оказалось, их доцент. Доцент признался, кто его послал уточнить… Наша хитрость тогда удалась. Говорят, когда Горбачев на Мальте раскрывал перед американцами боевые позиции Ракетных войск стратегического назначения, они уличили его в дезинформации. На карте, которую он им показал, в данном месте шахта не значилась.

За разговором подрулили к домику, обсаженному пирамидальными тополями. Встречал их Алексей Дубогрыз. Он был в синем спортивном костюме, какие обычно носят тренеры. Его крупное, темное от щетины лицо свидетельствовало, что ночь он провел в бессоннице и напряжении.

— Что случилось?

— Важную птицу поймали, — поздоровавшись, сказал Дубогрыз. — Хотим убедиться, тот ли это ваш коллега по Исследовательскому центру?

— Пинт?

— Он себя называет по-другому. Но ваши худшие опасения подтвердил: «тихое оружие» уже и на Украине готово к применению. Будем надеяться, правительство этот факт предаст огласке.

— Тогда оно лишится кредитов Международного валютного фонда, — высказал свое предположение Иван Григорьевич.

— Вполне вероятно, — согласился Дубогрыз.

В домике было несколько человек, среди них одна женщина. Она, как и Дубогрыз, была в синем спортивном костюме. Иван Григорьевич догадался: переводчица.

При тусклом синеватом свете двенадцативольтовой лампочки он не сразу разглядел своего бывшего коллегу. Его, оказывается, взяли прямо с постели и доставили в укромное место. Он Ивана Григорьевича узнал мгновенно.

— Джон?! — Пинт вскочил с табурета, на котором сидел за столом и что-то чертил на листе бумаги.

Смуглолицый спецхлопчик, которому было не больше двадцати лет, делал в своем блокноте какие-то пометки.

— Это я — Пинт!

— Майор Пинт, — поправил его Иван Григорьевич.

— Я им все доложил. Они меня отпустят? Сто тысяч долларов их устроит? Пусть они меня не убивают. У меня двое маленьких детей: Лизи и Доротти. Ты их видел. Они еще крошки.

В их разговор вмешалась переводчица:

— А делать людей калеками, таких же маленьких и беспомощных? У вас рука поднялась. Как же, вероятный противник. Почему бы его не истребить?

Говорила она по-книжному, как учат в украинских институтах. Это, видимо, была ее первая практика. Искусство ведения допроса она осваивала не иначе как на окружных сборах спецпропагандистов.

Майор Пинт, да и Иван Григорьевич из характера ее вопросов поняли, что специалист она неопытный: переводчик