Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт

Елизавета быстро шла домой. Хотя она казалась спокойной, но тем не менее не решалась смотреть по сторонам, боясь снова увидеть ненавистного Гольфельда. Наконец она остановилась и оглянулась — его нигде не было. Облегченно вздохнув, она прислонилась к стволу дерева, чтобы собраться с мыслями, тогда как Гектор примостился подле нее, словно понимая, что сегодня играет роль защитника. Он, очевидно, самостоятельно предпринял прогулку по лесу, так как его хозяина нигде не было видно. Елизавета только теперь почувствовала, как дрожат ее колени; ужас, овладевший ею, когда Гольфельд посмел обнять ее, был безграничным. Перед ее мысленным взором возник образ фон Вальде, и она залилась горькими слезами, так как считала, что больше не посмеет поднять на него глаза после того, как Гольфельд имел дерзость прикоснуться к ней. А пожелание, которое повторяла она вслед за фон Вальде, и его неизвестный конец? Конечно, теперь нечего было думать об этом, все мечты развеются, как дым.

Когда она подошла к домику лесничего, ее встретила Сабина, бледная как полотно. Она молча указала на столовую. Дядя говорил что-то сердито и громко. Было слышно, что он при этом шагал по комнате.

— Ах, — прошептала Сабина, — там бог знает что творится! В последнее время Берта ловко избегала господина лесничего, но сегодня стояла в сенях и не заметила, как он вошел, а барину только этого и надо было. Он, недолго думая, взял ее за руку и потащил в комнату. Она жутко побледнела… Господи помилуй! Я тоже не хотела бы исповедоваться господину лесничему.

Громкое рыдание, похожее на сдержанный крик, заглушило шепот Сабины.

— Так, — произнес уже более мягким тоном лесничий, — это признак того, что ты еще не совсем очерствела. А теперь говори. Вспомни, что я заменяю тебе родителей. Может, у тебя горе? Тогда выкладывай все начистоту, и если ты ни в чем не виновата, то можешь быть уверена в том, что я помогу тебе.

Теперь уже послышался тихий плач.

— Ты не хочешь говорить? — спросил дядя после короткого молчания. — Я прекрасно знаю, что ты молчишь из-за какой-то болезни, потому что разговариваешь сама с собой, когда думаешь, что тебя никто не слышит. Значит, есть какая-нибудь нравственная причина. Может, чего доброго, обет?

Вероятно, девушка знаком подтвердила его предположение, потому что он с раздражением продолжил:

— Дурацкая выдумка! Ты думаешь, что доставишь удовольствие Господу Богу, пренебрегая его драгоценным даром? Ты что, будешь молчать всю жизнь? Нет, ты опять заговоришь, даже если не получишь того, чего хочешь достичь этим обетом. Прекрасно! Я не могу заставить тебя говорить, сноси одна то, что тебя угнетает и делает несчастной. Что это именно так, достаточно ясно написано на твоем лице. Я еще некоторое время потерплю тебя в своем доме. Но знай: если я хоть раз замечу, что ты бегаешь по ночам, то можешь отправляться, куда тебе угодно. И еще одно: завтра я позову доктора, пусть он мне скажет, что с тобой, потому что в последние дни ты стала бог знает на кого похожа… Теперь иди!

Дверь отворилась, и Берта, шатаясь, вышла из комнаты, не замечая Елизаветы и Сабины. Когда дверь за ней закрылась, она в немом отчаянии подняла руки к небу и, словно преследуемая фуриями, бросилась вверх по лестнице.

— У нее явно совесть нечиста, это уж как Бог свят, — промолвила Сабина, покачивая головой.

Елизавета вошла в столовую. Дядя стоял у окна и барабанил пальцами по стеклу, что делал всегда, когда был взволнован. Он был очень хмурым, но при виде Елизаветы лицо лесничего сразу просветлело.

— Хорошо, что ты пришла, Эльза! — обрадовался он. — Мне непременно нужно видеть светлое, чистое человеческое лицо. Черные демонические глаза той, что только что вышла отсюда, меня ужасают. Я взвалил на себя крест, который теперь должен нести. Не могу видеть, когда плачут, хотя прекрасно знаю, что все это делается нарочно, чтобы одурачить меня.

Елизавета была очень рада, что разговор дяди с Бертой закончился сравнительно спокойно. Она поспешила отвлечь его от мыслей о несчастной рассказом о сегодняшнем празднике, упомянула об отъезде фон Вальде, а потом сообщила о самоубийстве Линке.

Он проводил племянницу до тропинки, ведущей на гору.

— Будь осторожна и не звони очень сильно, — предупредил он ее на прощание. — У твоей матери приступ мигрени, и она лежит в постели. Я недавно был у вас.

Обеспокоенная Елизавета стала торопливо подниматься на гору. Ей не пришлось звонить возле калитки, потому что мисс Мертенс и Эрнст встретили ее на опушке леса и сразу же успокоили: приступ у матери прошел. Она спокойно спала, когда дочь осторожно подошла к ее кровати.

Уже был поздний час, и в уютном жилище царила полная тишина. Отец следил за тем, чтобы ничто не беспокоило больную.

Если бы мать сидела в своем кресле у окна в столовой, то Елизавета, став на колени и положив голову ей на руки, излила бы все, что переполняло ее душу; но ее тайна, которая, без сомнения, сильно встревожила бы мать, укрылась в самом дальнем уголке ее сердца.

Развалины Гнадека, вероятно, с изумлением прислушивались к необычайному стуку, с рассвета раздававшемуся в этих старых покосившихся стенах. То не был привычный шум дождя или ветра. Это руки людей приступили к разрушительной работе и быстро разбирали камень за камнем. Башня, в течение многих столетий как верный часовой сторожившая флигель, имела совсем плачевный вид. Она стала вдвое ниже, плющ, обвивавший ее зеленым покровом, был сорван. Стали видны темные окна и заплесневелые стены, потрескавшиеся украшения на которых доказывали, что когда-то это было очень красивое строение. Каменщики трудились весьма усердно, несмотря на то что работа была далеко не безопасна. Их очень привлекало то обстоятельство, что они будут иметь возможность заглянуть во все темные уголки старого гнезда, по народному поверью населенного всякими ужасными привидениями.

После полудня госпожа Фербер, Елизавета и мисс Мертенс сидели на валу, занимаясь рукоделием, но появление Рейнгарда, приходившего ежедневно примерно в одно и то же время, прервало их занятия. Он рассказал, что сегодня утром состоялись похороны Линке и что Елена фон Вальде узнала от какого-то неосторожного слуги о покушении на жизнь брата. Рейнгард с глубокой горечью отметил, что беспокойство фон Вальде по поводу того, что волнение вредно отразится на ее здоровье, было совершенно излишним, так как она очень хладнокровно приняла это известие. Несчастный случай с Гартвигом, с женой которого она была дружна, тоже произвел на нее гораздо меньшее впечатление, чем можно было ожидать.

— Если бы дело касалось ее кудрявого любимца, — с досадой добавил он, — то она проливала бы, наверное, потоки слез и выдрала бы все свои каштановые волосы. У фрейлейн Елены все мысли лишь о нем. А этот Гольфельд становится просто невыносимым. Сегодня он расхаживал с таким лицом, как будто хотел отравить всех в доме. Я готов побиться об заклад, что его «восхитительное» настроение является единственной причиной того, что у Елены заплаканное лицо, хотя она так тщательно прятала его от меня, когда я встретил ее в саду.