Голод Рехи - Мария Токарева

ответ. И никакой встречи с Лойэ. За что? Почему все так?

– Рехи!

Голос медленнее стрелы, задушенный, наполненный острой мукой голос. Рехи не понимал, откуда он идет, кто его зовет. Он ожидал острую боль в груди и скорую гибель, темноту, ничто. Но прошел миг и другой, а ничего подобного не происходило.

– Ларт!

Страшное осознание обрушилось резко, оглушающе, как удар плашмя тяжелым двуручным мечом. Даже хуже, во много раз хуже. Сбылись все страшные предчувствия, настолько страшные, что все это время их в слова-то не хотелось облекать, чтоб не привлечь к себе. А они, подлые, все-таки сбылись.

Рехи растерянно стоял посреди лагеря, а перед ним с искаженным лицом застыл Ларт. Его Ларт.

И из живота у него торчала большая стрела, вошедшая до половины древка.

Падая, он прошептал:

– Ведь я обещал, что не дам тебе умереть.

Побелевшие губы тронула его неизменная обезоруживающая улыбка, искаженная страданием. А потом вновь посыпались стрелы, стрелы, стрелы… Или мир раскалывался надвое, как пророчили семарглы. Мир, отраженный в глазах Ларта.

«Ты должен дойти…»

Он умирал. Ларт умирал. Больше ничего не существовало, больше ничто не имело значения. Рана у него на животе бугрилась и распространяла под кожей сетку черных полос. Постепенно они захватывали все большее пространство, да еще вокруг обломанного древка стрелы сочилась кровь пополам с гноем. Вытащить наконечник Ларт не позволял, начиная судорожно взмахивать руками и ногами при малейшей попытке. У Рехи предательски дрожали руки. Да какая разница? Все равно ничего не удалось бы исправить.

– Лучше бы… лучше бы сразу, – бормотал временами Ларт. Рехи не решался домыслить, что именно сразу.

Лучше бы сразу обоих одной стрелой – вот что.

Но не вышло так – ни одной, ни сотнями других. Теперь, по прошествии недолгого времени, в памяти все смешивалось и вспухало, как края раны. Все произошло так быстро, так стремительно, что не удалось отчитаться самому себе.

Их окружили, но так и не показались. Настоящего боя не случилось, ярость вскипела на короткие мгновения лишь затем, чтобы схлынуть сшибающим с ног отчаянием.

Рехи помнил собственный задушенный крик, который он почти не слышал:

– Ларт!

Не звук – клубок всех чувств и стремлений. От него, беззвучного и оглушительного, все внутри взвилось. От этого звука, от этого имени. Других слов не осталось ни в одном известном языке. Но слова не стрелы, ведь они не убивают. А со всех сторон доносились сдавленные неприятные шепотки, едва уловимые, призрачные и пугающие:

– Он не Страж Мира?

– Не Страж?

Кто-то торжествующе провозгласил:

– Мы убили Ларта-людоеда!

И вновь Рехи услышал только это имя и возопил на всю пустошь:

– Нет! Нет!

Первая крылатая смерть поразила Ларта, вонзила жало, а когда за ней хлынул еще десяток, то Рехи уже не помнил себя. Пространство само собой распалось на сотни линий, грязных, омерзительных, тянущихся к Разрушенной Цитадели, как паутина к гнезду. Вновь над ними раскрылся купол, вновь заслонил от неминуемой гибели. Да что ж так поздно в этот раз? Непоправимо поздно.

– Да, Страж! Страж! – ликовали злые языки, ликовали и безумствовали хуже стаи диких ящеров. Они все еще скрывались между камней, таились где-то в песке, возникали из-под земли. Очевидно, они заманили в ловушку, изрыв пустошь вокруг Бастиона тайными ходами. Тени выпрыгивали из-под барханов и выпускали новые стрелы. А Рехи хватался за линии мира, обжигался, чувствовал, как они выпивают силы, вонзают клыки в ладони, но он держал этот щит. Держал одной рукой, а второй схватил Ларта, который еще с трудом шел сам.

– Бежим! Бежим! – восклицал он, как будто не чувствуя боли, и Рехи кивал ему:

– Бежим… Беж… Жи… Живи! Живи…

Он не понимал тогда, что контроль над треклятыми линиями вернулся к нему опять не к месту, слишком поздно, фатально поздно. Когда Ларт падал, его подхватывали линии, поддерживали, словно наружный скелет. Рехи не понимал, как направлял их. Одним лишь слитным усилием всех порывов духа.

Вокруг метался хаос, сердце смерзалось в груди, ноги несли через пустошь, прочь от Бастиона, обратно к пограничной реке. Будто за ней все вернулось бы, сделалось бы прежним. Но сдавленный хрип Ларта, его застывшее гримасой муки лицо напоминало, что уже ничего не исправить, уже ничего не восстановить.

– Я думал, быстрее закончится… Быстрее, – твердил он. Каждый вздох сопровождался либо хрипом, либо кровавой рвотой. Теперь нутро его выкручивалось, принося невыразимые мучения. Рехи от одного взгляда на друга, казалось, впитывал половину его боли. Он сидел рядом и мог только укрывать Ларта своей туникой, но ничто уже не могло согреть метавшееся в агонии тело. Ларт уходил, таял, ускользал, как песок сквозь пальцы, распадался… гнил заживо. И ужас такого конца пробирал Рехи от кончиков пальцев до корней волос. Не удавалось думать ни о себе, ни о Лойэ, ни о Бастионе, ни о каком-то долге перед миром. Какой долг? Какой мир? Пусть разламывается на две половины, если в нем никого не останется.

«Только не это! Не это! Я не могу его потерять! Не могу потерять!» – пульсировала в висках единственная мысль. Все это уже было, было там, на пустоши с гейзерами, но тогда все обошлось, тогда стойко поддерживала неугасимая надежда. Теперь… теперь она иссякала, истлевала. Надежду поразили предательской стрелой, а вместе с ней и смысл существования.

«Что же я… Что же я… проклятый. Я проклятый! Я обречен всех терять!» – молча охал Рехи, держась за голову.

– Ларт, выпей мою кровь, давай, ящер, ты же исцеляешься, – всхлипывал временами Рехи. Ему хотелось плакать от бессилия, но глаза оставались широко открытыми и иссушенными, как пустыня.

– Не могу пить… не надо, – хрипло вздыхал Ларт. И Рехи оставалось только в сокрушенном бессилии торчать у входа в пещеру в ожидании атаки врагов.

Но среди каменных наростов царила давящая мертвенная пустота, как в гробницах древних королей. Все верно, все правильно. Ведь Ларт – король. Нет! Только не об этом, только не о погребениях и смертях!

Рехи издал глухой стон, точно это он умирал. И почему-то именно теперь накатывал весь ужас, все осознание хрупкости тела. Кто и зачем их такими придумал? Зачем такими недолговечными? И почему великие цели вечно обрываются так нелепо и случайно? Рехи не понимал и не знал, о чем думать.

Когда пришел ураган, он не винил себя, даже если наслал его Двенадцатый. Здесь же не великая катастрофа обрушилась, не упало небо, не опалило огнем. Просто стрела. Легкая, почти невесомая. И все!

Они-то