Генерал Алексеев - Василий Цветков

В середине января 1918 г. штаб Добрармии переместился из Новочеркасска в Ростов-на-Дону. Здесь, в отличие от вагонов на запасных путях и переоборудованных складов, командование получило в свое полное распоряжение особняк главы Донского экономического совета Парамонова на Пушкинской улице. У Алексеева появился личный кабинет, а его сотрудники занимали несколько комнат. После окончательной «легализации» армии потребность в «штатском платье» для генерала и его соратников отпала. Теперь он ходил в теплом офицерском пальто мирного времени с золотыми погонами генерал-адъютанта. Проблем с размещением не было, однако политическое положение оставалось неустойчивым: теперь при провозглашении тех или иных лозунгов и деклараций следовало учитывать сложившуюся практику создания коалиций на основе «паритета казачьего и иногороднего населения». Что касается настроений в армии, то входившие в ее состав консерваторы-монархисты, офицеры гвардейских полков, поддерживаемые Алексеевым, пока не заявляли открыто своих идеалов. Не замечалось среди добровольцев и горячих симпатий к «Российской свободной республике».

Но политические контакты с представителями местной власти и «демократической общественности» следовало поддерживать, и 18 января 1918 г. Алексеев принял приглашение на участие в заседании Донского объединенного правительства в Новочеркасске. Генерал без колебаний отвечал на весьма настойчивые вопросы, задаваемые членами правительства — «социалистами», подчас с провокационным подтекстом.

Особый резонанс вызвал вопрос председателя областной управы В.В. Брыкина о финансировании и тех «обязательствах», которые принимает на себя Добрармия, «получая средства для своего существования». «Добровольческая армия, — резко ответил Михаил Васильевич, — не принимает на себя никаких обязательств, кроме поставленной цели спасения Родины. Добровольческую армию купить нельзя». Генерал кратко осветил историю возникновения армии, отметив, в частности, что действовал не по собственной инициативе, а получив полномочия на ее создание от московского центра Союза спасения Родины. Алексеев заверял собравшихся в отсутствии «реакционных намерений» у политических структур, близких к руководству армии: «В совещание при мне вошли и представители демократии, а в настоящий момент ведутся переговоры и с лидерами других партий, кроме кадетской, как, например, с Плехановым, Кусковой, Аргуновым и др. Конечно, с Черновым и его партией (эсеры. — В. Ц.) никаких переговоров быть не может — нам с ними не по пути». А на вопрос Брыкина — почему в армии так распространено презрительное отношение к советской власти (он ссылался на распространенное среди офицеров выражение «совет собачьих депутатов»), — Алексеев ответил, что «прежде чем судить добровольцев, нужно вспомнить, что они пережили и что переживают». «Войдите в их психологию, и вы поймете происхождение этих разговоров: ведь 90% из них буквально вырвались из когтей смерти и, по приезде на Дон, не оправившись еще от пережитого, вынуждены были вступить в бой с советскими войсками».

В то же время Алексеев отметил отсутствие исключительно политического характера создания армии: «Добровольческая армия не преследует никаких политических целей; члены ее при поступлении дают подписку не принимать никакого участия в политике и заниматься какой бы то ни было политической пропагандой». Поэтому Алексеев вполне допускал включение в состав армии отрядов «из демократических элементов», которые намеревалась формировать Ростовская городская дума.

Вооруженное противостояние с большевиками объяснялось генералом исключительно как продолжение войны с Германией: «Мы, борясь с большевиками, вместе с тем продолжаем войну и с немцами, так как большевизм и германизм тесно переплетены между собой». Поэтому, по его мнению, армия имела полное право рассчитывать на финансовую и политическую помощь союзников. «Не скрою от вас, — говорил генерал, — что некоторую поддержку мы имеем и от союзников, ибо, оставаясь верными до сих пор союзным обязательствам, мы тем самым приобрели право на эту с их стороны поддержку… Кроме того, защищая хлебородный угол России от большевиков, мы тем самым отстаиваем его и от немецких поползновений, что небезвыгодно для наших союзников. Вот почему им, затрачивающим на борьбу с немцами миллиарды, ничего не стоит рискнуть некоторой суммой на поддержку движения, совпадающего с их интересами».

Примечательны были и краткие высказывания, сделанные Алексеевым в отношении социально-политических перспектив зарождающегося Белого движения. «Я твердо верю в полное очищение России от большевизма, — убежденно говорил основатель Добровольческой армии. — В этом нам окажет поддержку вся толща российской интеллигенции и, кроме того, крестьянство, которое уже устало от большевиков и готово принять хоть плохонького Царя, лишь бы избавиться от насильников… Я не спрашиваю людей, идущих за мною работать: какой ты партии? Я спрашиваю его: любишь ли ты Россию? На поле сражения, перед лицом смерти все равны — и революционер, и монархист… Какой в России сложится строй — покажет будущее, а пока нам всем нужно объединиться и работать, а главное — не ссориться из-за различия партийных взглядов».

Вскоре после заседания правительства для подтверждения политических позиций была опубликована еще одна декларация Добровольческой армии. В ней уже более четко прослеживались позиции, определившие в будущем основу политической программы Белого движения. Говорилось не только о «защите вместе с казачеством» от «немецко-большевистского нашествия… самостоятельности областей, давших ей приют и являющихся последним оплотом русской независимости», но и о «воссоздании Великой России». Подтверждалось следование идеям «восстановления русской государственности» и «доведения Единой России до нового Учредительного собрания, перед решением которого должны преклониться все классы, партии и отдельные группировки».

Результатом стало окончательное согласие донского правительства на легализацию Добровольческой армии в следующей форме: «Существующая в целях защиты Донской области от большевиков, объявивших войну Дону, и в целях борьбы за Учредительное собрание Армия должна находиться под контролем Объединенного Правительства и, в случае установления наличности в этой Армии элементов контрреволюции, таковые элементы должны быть удалены немедленно за пределы Области».

Разумеется, подобный «демократический статус» был лишь конъюнктурным прикрытием. Не случайно, с точки зрения военно-юридических норм, командование Добрармии провозглашало, что оно пользуется русскими воинскими уставами, изданными до 28 февраля 1917 г., то есть до событий Февральской революции и начала знаменитой «демократизации». Алексеева всегда отличало стремление к сохранению максимально возможной преемственности по отношению к сложившейся в России накануне революции военно-политической системе.

В этом отношении очень характерна его непоколебимая уверенность в том, что Добровольческая армия продолжает выполнять дело, начатое Российской Императорской армией в 1914 г., в «славные и трагические дни начала Второй Отечественной войны». Проанализировав последние полученные из могилевской Ставки сведения, 16 ноября Алексеев составил краткую записку о вероятных перспективах окончания войны в Европе. Среди выделенных генералом пунктов отмечались: «… война — до крайности, во имя чести России и верности союзникам …союзники будут продолжать войну …возможность присылки (в Россию. — В. Ц.) в феврале—марте 1918 г. английских, американских и японских войск …внутреннее положение Германии тяжелое. Большевизм коснулся и немецкой армии, запрещено братание …возможность в Германии социальной революции». Таким образом, победоносное для Антанты окончание войны, большая вероятность революции в Германии и неизбежность интервенции союзных войск в Россию предвиделись Алексеевым еще за год до окончания военных действий{102}.