Мемуары госпожи Ремюза - Клара Ремюза

Он не умел возбуждать благородных стремлений, не умел понять или пробудить добродетели, не умел возвыситься сам, возвышая человеческую природу.

Но следует ли без всякого снисхождения признать французов виноватыми в том, что они были очарованы подобным господином? Обвинит ли их потомство за неосторожное доверие? Я так не думаю. Бонапарт безразлично пользовался и хорошим и дурным в зависимости от того, что было ему полезно; он был слишком умен, чтобы не понять, что ничего нельзя основать во время потрясений, – поэтому он начал с водворения порядка, а это и привязало нас всех к нему – нас, бедных путников, переживших столько бурь! То, что он сделал для своей собственной выгоды, мы приняли с благодарностью. Первым его благодеянием, гарантией всех остальных его даров мы считали общественное успокоение, сделавшееся той почвой, на которой он строил здание своего деспотизма. Мы думали, что тот, кто восстанавливал нравственность, религию, цивилизацию, кто покровительствовал литературе и искусствам, кто хотел водворить общественный порядок, носит сам в душе благородные побуждения – признак истинного величия. Быть может, в конце концов надо признать, что наши заблуждения, несомненно, печальные, так как они слишком долго содействовали планам Бонапарта, доказывают скорее благородство наших чувств, чем нашу неосторожность. Сознавая слабости, которые ведут человечество к заблуждению, можно утешиться мыслью, что те, кто желают подчинить себе людей, начинают с того, что притворяются добродетельными.

До самого момента объявления прусской войны не произошло ни одного выдающегося события. В течение этого лета в Париж приехал австрийский посланник Меттерних. Он играл в Европе довольно значительную роль, принимал участие в очень важных событиях и составил себе, наконец, громадное состояние, хотя, как говорят, его таланты не возвышались над интригами второстепенной политики. В то время он был молод, имел приятную наружность и всегда добивался успеха у женщин. Несколько позднее он, по-видимому, привязался к госпоже Мюрат, и это чувство надолго сохранило ее мужу неаполитанский трон и, быть может, и ныне поддерживает ее в избранном ею убежище в Австрии.

В августе месяце был обнародован декрет, определяющий новый катехизис галликанской церкви. Он был назван «катехизисом Боссюэ». Наряду с учением, заимствованным, и в самом деле, из катехизиса епископа Мо, в декрет было вставлено несколько замечательных фраз об обязанностях французов по отношению к императору. К примеру, на странице 55 находим:

«Вопрос: – Нет ли особенных причин, по которым мы должны быть сильнее привязаны к Наполеону I, нашему императору?

Ответ: – Да, потому что Бог возвысил его при трудных обстоятельствах для восстановления общественного богослужения согласно со святой верой наших отцов и для того, чтобы он был ее защитником. Он восстановил и сохранил общественный порядок благодаря своей глубокой и заботливой мудрости; своей твердой рукой он защищает государство, он стал помазанником Божиим, так как посвящен главой католической церкви, папою».

Во времена правления Фокса Бонапарт сумел достичь заключения мира с Англией, может быть, потому, что у него были для этого какие-нибудь особенные данные, или же потому, что политика этого лидера оппозиции была совершенно противоположна политике его предшественника. Помимо того, что император находил в этом очевидные выгоды, его тщеславие всегда страдало от того, что английское правительство не признавало его императорского достоинства. Титул генерала, который давали ему английские газеты, всегда оскорблял его самолюбие. Когда Фокс заболел, в «Мониторе» было сказано, что его серьезная болезнь внушает опасение, как бы английская политика не вернулась к своей обычной запутанности.

Между тем была создана Рейнская конфедерация. В обширном феодальном плане императора значилась и эта система; она увеличивала собою число феодалов Французской империи; она как будто распространяла революцию в Европе. Великие герцогства Германии были отделены от Священной Римской империи, и император французов был объявлен их протектором. Договорившиеся стороны, то есть Империя и союзные государства, обязывались вооружаться, в случае столкновения должно было быть выставлено 63 тысячи человек, Франция должна была доставить 200 тысяч.

Курфюрст, великий канцлер Священной Римской империи, становился примасом Конфедерации, а после его смерти император должен был назначить ему преемника. Кроме того, император возобновлял декларацию, по которой обязывался не переносить границы Франции за Рейн, но вместе с тем объявлял, что сделает все возможное для освобождения морских путей. Эта декларация появилась в «Мониторе» 25 июля.

Честь образования этой Конфедерации должна быть в значительной мере приписана Талейрану. Он пользовался тогда громадным влиянием: казалось, что он должен был привести в организованную систему обширные проекты, созданные честолюбием императора. В то же самое время Талейран не переставал заботиться и об увеличении своего состояния. Германским принцам пришлось заплатить за некоторые преимущества, которые они получили в результате этого соглашения. Имя Талейрана приобретало в Европе все большее и большее значение.

Его излюбленной идеей, казавшейся всегда разумной и полезной, была идея о том, что французская политика должна освободить Польшу от чужеземного ига и создать из нее преграду для России – с целью поддержания равновесия с Австрией. Талейран старался содействовать этому плану всеми своими советами. Я часто слышала от него, что все спокойствие Европы зависит от Польши; кажется, император думал так же, но он не был достаточно последователен, чтобы достичь осуществления этого проекта, и ему мешали случайные обстоятельства.

Бонапарт часто жаловался на страстный, но поверхностный характер поляков. «С ними, – говорил он, – нельзя проводить никакой определенной системы». О них надо было постоянно заботиться, а Бонапарт мог о них думать только мимоходом. Притом, император Александр был слишком заинтересован в том, чтобы мешать проведению французской политики в этом направлении, и не мог оставаться спокойным зрителем подобных попыток с французской стороны. Таким образом, в Польше действовали непоследовательно, и вся партия была проиграна.

В начале сентября Жером Бонапарт вернулся в Париж. Все колониальные попытки не удались, и император навсегда отказался от каких бы то ни было морских предприятий.

Тогда он решил женить своего младшего брата на какой-нибудь европейской принцессе, требуя, чтобы первый брак считался недействительным.

Создавая Рейнскую конфедерацию, Бонапарт объявил, что сохранит свободу ганзейских городов. Когда речь заходила о свободе, казалось, что император предоставляет ее всегда только как временный дар, и все решения по этому поводу еще больше волновали прусскую политику. Королева и дворянство возбуждали прусского короля к войне. Вот почему в бюллетенях кампании, которая открылась вскоре после этого, королева Луиза сделалась предметом оскорблений, часто очень грубых. Сначала ее сравнивали с Армидой, которая с факелом в руке старалась поднять против нас врагов. В противоположность этому сравнению, до известной степени поэтическому, несколько ниже можно было прочесть следующую фразу, в совершенно ином и очень вульгарном стиле: «Какая жалость! Ведь говорят, что прусский король – вполне порядочный человек!»