Крепость Дракона - Майкл Стэкпол

— Он говорит, что его зовут — Банаусик, — возмущенно фыркнул Резолют. — Я просто уверен: он взял себе это имя, когда стал работать на Кайтрин. Тогда у него оставался еще хоть какой-то стыд.

— Резолют! — окликнул его Ворон и остановился рядом с Банаусиком.

Воркэльф дотянулся до своего меча. Алекс показалось, что он хочет им заколоться, однако пленный этого не сделал.

Вместо этого он положил лезвие себе на ладонь и протянул меч Резолюту.

Резолют снова фыркнул и выбил ногой меч из его руки.

— Зачем мне меч, который не может отбить удар сабли? Даже имя Банаусик слишком для тебя хорошо. Тебя лучше бы назвать Презренным, Жалким или Ничтожным.

Презрительный тон Резолюта заставил его противника поднять голову.

— Думаю, сейчас наиболее уместно назвать меня Обреченным.

— Даже не надейся на скорую смерть, — покачал головой Резолют. — Хочешь оказаться мне полезным? Сколько всего авроланов работает на руднике?

— Шестнадцать. Четыре вилейна, восемь бормокинов, двое людей-наблюдателей и еще двое стукачей среди рабов. — Воркэльф оглянулся на дорогу. — Рыжий возница — тоже стукач.

— А по какой причине должен я тебе верить?

Синие глаза Банаусика вспыхнули.

— Ты меня одолел, и я предложил тебе свой меч.

— Это Кайтрин тебя одолела. Ей ты и отдал свой меч.

Ноздри эльфа раздулись.

— Даю тебе слово чести. Моя семья…

— Твоя семья погибла. Все наши семьи погибли. Если бы у тебя была честь, я бы тебя здесь не встретил.

— Я сделал это, чтобы остаться в живых. — Банаусик вздохнул и словно бы стал меньше ростом. — Я знал, что этот день настанет. Я многое видел, и тебе надо об этом знать.

Резолют прищурился:

— Так говори.

— Я скажу тебе многое, но не все. Я сообщу тебе то, что нужно знать для захвата Свойна. Но остальное… Если я это тебе скажу, она узнает и убьет меня.

— Жалкий лепет, — вымолвил Резолют. — За такие слова тебя следовало бы убить.

— Не делай этого, если ты хочешь освободить Воркеллин. — Воркэльф обтер рот и размазал при этом кровь по щеке. — Пусть отныне и до самой смерти меня зовут Ничтожным, если ты этого хочешь. Это не важно. Главное — возьми Свойн. Убей Маларкекс. Как только она умрет, я скажу тебе все, что знаю. Ты будешь доволен.

— Может, объяснишь как следует? Воркэльф плюнул кровью.

— После падения Окраннела меня взяли домой, в Воркеллин. Я видел, как Кайтрин создавала одного из сулланкири. Мне известно, что еще она хотела сделать и почему у нее это не вышло. Я не знаю, как ее остановить, но знаю, как можно поправить многое из того, что она сделала.

Он постучал тонким пальцем по голове

— Это все здесь. Если ты убьешь меня, то Воркеллин будет потерян навсегда.

Керриган решил завести дневник: если он сразу не сойдет с ума, то сможет запечатлеть там некоторые здравые мысли. На идею эту его натолкнуло случайное замечание Резолюта, высказавшегося по поводу рифмовок Уилла:

— Если это лучшее, что ты можешь придумать, менестрели ни разу не вспомнят о твоих подвигах.

Адепт даже самому себе не признался, что слова Резолюта страшно его тогда возмутили: то есть как это? Об Уилле будут слагать песни, а о нем позабудут? В ту же минуту Керриган вспомнил великую «Историю Вильвана», уделявшую внимание знаменитым магам. Историки просто обязаны написать большую главу, посвященную его приключениям. Как-никак ему удалось избежать участи невинно убиенных детей; к тому же он придумал новый метод лечения, с помощью которого спас панка; он посетил Гирвиргул. Только этих событий хватило бы на небольшой приключенческий роман, а ведь впереди у него еще новые славные дела: осада Свойна, спасение заложников — поистине, история получится героическая.

Пусть Уилл сочиняет свои стишки и песенки, а он, Керриган, будет работать над собственным жизнеописанием. Не подумайте, что адепт не умел сочинять стихи. Просто он полагал, что песни менестрелей — удовольствие для безграмотных людей. Цивилизованные же люди способны писать, а письменное свидетельство не подвержено изменениям, его не надо механически заучивать и приспосабливать к вкусам публики.

Песни Уилла будут развлечением; я же создам историю.

Трудность состояла в том, что для отображения истории требовались как минимум карандаш и бумага. Это тебе не песенки сочинять! Еды и вооружения Адроганс припас вволю, а на канцелярские товары не расщедрился и расход их строго контролировал. У генерала, как считал Керриган, была едва ли не мания: он все боялся, что с помощью магии кто-нибудь заколдует весь запас бумаги. Адроганс полагал, что враги смогут прочесть его приказы и переписку с королевой Лакаслина. Из-за этой его параноидальных наклонностей вся бумага хранилась под замком.

Отсутствие бумаги приводило Керригана в отчаяние, из-за этого он стал даже плохо спать. Как-то ночью, бродя во время бессонницы по лагерю, он наткнулся на трех королевских гвардейцев из Джераны. Один из них держал в руке лист бумаги и силился прочесть, что там было написано, но, судя по тому как он крутил туда-сюда бумагу, было ясно, что задача эта для него непосильная.

Высокий гвардеец хлопнул грамотея по плечу:

— Ты уверен в том, что моя Флора родила ребенка от булочника?

Грамотей пожал плечами:

— Да тут вроде так написано, Фоссиус.

Керриган застенчиво улыбнулся:

— Если хотите, я вам прочту.

Троица подозрительно на него уставилась, а потом Фоссиус подтолкнул грамотея в спину.

— Пусть прочитает.

Адепт взял листок и начал читать, хотя рукописный шрифт совершенно не был похож на тот, которым писали на Вильване, и разобрать его было не так-то просто.

— Ага, все понятно, Фоссиус, твоя Флора кормит грудью сына булочника. Жена булочника родила двойню; и тут написано, что она — маленькая хрупкая женщина.

Фоссиус гордо улыбнулся:

— Все верно, жена булочника — пигалица, ну а моя Флора ей поможет, ведь нашу девчонку пора отнимать от груди. Так что, Пириус, напрасно ты меня расстроил.

Керриган закончил читать. Письмо написано было соседом, кроме местных сплетен в нем содержались также новости для каждого из троих гвардейцев. Все они очень хотели ответить на письмо, и Керриган согласился им помочь при условии, что они дадут ему чистой бумаги. По лагерю быстро разошлась молва, и солдаты стали приносить ему клочки бумаги, или кожи, или даже материи, на которой можно было писать.

Несмотря на то что лагерь готовился в поход и укладывал вещи, дело Керригана процветало. Когда Уилл заметил, что он бы на его месте брал за работу серебро, а не бумагу, Керриган уверился в том, что поступает правильно. «Неспроста, — размышлял он, — Уиллу хочется, чтобы я брал деньги: он же сам их и украдет». Адепт складывал все свои бумажные клочки в кожаную папку, которую подарил ему офицер из Хелурки за то, что Керриган написал ему историю его Стального легиона. Папку эту маг отдал на хранение Ломбо.