Тадзимас - Владимир Алейников

Маше с Олей, моим дочерям, здесь очень хорошо, они растут, хорошеют, набираются сил на приволье, играют себе, вместе с дочкой брата младшего моего, в свои какие-то игры, общаются по-своему, читают, рисуют, накормлены, веселы и наверняка счастливы.

Отец и мама на пенсии, кое-что делают по хозяйству, я помогаю им, и материально, и физически. Дом есть дом.

Людмила осталась в Москве. Я без нее скучаю. Жду встречи. Вдвоем нам с нею надежнее как-то, праздничнее, справедливее в мире быть.

Ритмы жизни моей меняются. Возраст? При чем тут возраст. Пусть и немолод я. Вроде бы. Силы при мне. И немалые. Время дорого. Вот что. Время. Потому и работаю.

Иногда и грустно становится. Ну зачем, например, я начал переводить украинца? Опять самому приходится писать практически все. Сдавать готовую рукопись надо в августе. В переводы втянулся – и сам не рад. Не от хорошей жизни взялся за это дело. И не только ведь я один перевожу эту самую поэзию народов СССР. Эпопея моя переводческая – история непростая. И все лучшее – так и не издано, как всегда. Хотя сделано – много.

Перепечатываю помаленьку том стихов семьдесят четвертого – семьдесят восьмого годов „Ночное окно в окне“. В нем – слишком хорошо известное всем нам, отечественное, махровое безвременье, которое побеждал я Словом.

Не знаю, действительно ли ты написал вступительное слово к „Отзвукам праздников“. Лучше никто не напишет, знаю. Сам ты всегда и во всем можешь на меня рассчитывать твердо.

„Удел“ разослал я хорошим людям. Отправил и Марии Николаевне Изергиной в Коктебель. Первого июля поеду с детьми и с отцом к ней, двадцать первого июля снова буду в Кривом Роге.

Теперь ясно, что оба мы писали, каждый свою, большую, огромную книгу, единую. Увидим ли? Помнишь: „И тогда я открыл свою книгу в большом переплете…“

В округе полно горлиц, живут они в моих стихах. Сковорода писал: „Счастiе, где ты живеш? Горлицы, скажите!“

Все здесь знакомо и дорого. Почва, родина – здесь.

Из элегии давней моей: „…а горлица – о друге…“

Не пью ничего спиртного, даже в мыслях этого нет. Может, отпили свое? Попиваю чаек. Привык. Или – соки домашние вкусные, порою. Но больше – чай.

Третий день собирается дождь, никак не соберется. В небе набухает, ворочается влажная, сизоватая облачная масса, происходит некое роение, брожение, сгущаются цвета, и воздух закручивается пружинами, спиралями, и ветер налетает, а потом затихает, и вновь сквозит по листве, по ее густоте зеленой, и терпко, пронзительно пахнут цветы, и птицы поют во всей округе без умолку, и дни полны шелеста, шорохов, звуков, отзвуков, призвуков, переплесков и вспышек света, шума, гула, журчанья воды в садах, мыслей, музыки, песен, загадок, недомолвок и тайн, обещаний, открытий, наитий, и мир остается древний, в новизне своей неизменной, непреложной, самим собою, и земля хороша родная тем, что силы дает мне жить и дышать, – а дождя мы еще дождемся.

Югославы (Миливое Йованович и другие) просят меня составить для перевода толковую антологию лучших нынешних русских поэтов, – уж я составлю, можешь быть уверен.

Подлечиться тебе, окрепнуть – просто необходимо.

Я – держусь. На упрямстве. На воле. Энергия – все-таки есть.

Завершаю свое послание. Лизе – привет. Надеюсь до отъезда нашего в Крым весть от тебя получить.

Бог тебе в помощь, Саша. Всего тебе самого светлого.

...

…В девяностом году, в августе, я вернулся с детьми из Коктебеля в Кривой Рог, в родительский дом. И решил написать Саше Величанскому, поздравить его, пусть и с некоторым, небольшим, запозданием, с днем рождения, с юбилеем, с его пятидесятилетием.

Александру Величанскому – неотправленное, незаконченное письмо.

«Дорогой Саша, драгоценный Леонидыч!

Я поздравляю тебя с твоим золотым пятидесятилетием от всего сердца. Желаю тебя света, здоровья и творчества. Будь крепок и крылат. Ведь ты Дракон, ты Лев с его солнцем. И это прекрасно.

Пишу тебе из отчего дома.

Восьмого августа, в твой юбилейный день, я с детьми находился в дороге – возвращался сюда из Коктебеля. И там, в дороге, все принимался мысленно тебе писать, с тобою говорить, длилось это долго, да и вообще, видимо, это вошло у меня в привычку – находясь вдалеке, разговаривать с человеком, о котором думаешь и которому веришь.

Можем ли мы считаться друзьями – мы, знающие друг друга двадцать шесть лет, порою общавшиеся частенько, порой не видавшиеся годами, умудрившиеся пройти эти годы каждый по своей дороге? А что значит – можем ли? В тебе, едва ли не первейшем из всех моих современников, – по открытости взгляда, чистоте души и высоте духа – вижу я и чувствую светлого друга.

Алмазной ясности и крепости русский поэт, богема и отшельник, дитя и мудрец, – всегда ты рядом, всегда.

Бог тебе в помощь. На всех путях – с Богом!

Лиза!

Здесь письмо прерывается: что-то вдруг заставило меня позвонить Толе Лейкину – и я узнал тяжелейшую весть…

Вечер, ночь, утро – осознание утраты.

И понимание – чести, достоинства, Слова.

14 августа 1990 года.

…Поэт и читатель. Извечные – и неразлучные двое. Собеседники, единомышленники. Исповедующийся – и исповедник. Читатель, о котором поэт мечтает, в которого верит, которого ждет. И поэт, открыв которого для себя однажды читатель жаждет понять как можно глубже, «до самой сути», войти в его мир, будучи доверительным и внимательным путешественником в прекрасном, открывателем, ценителем и хранителем самых дивных сокровищ, которые только можно найти на земле – сокровищ человеческой души. Столь достойная и серьезная тема вызывает целый вихрь ощущений, подобный шопеновскому фортепианному взлету, или стае птиц, взметнувшихся в высокое, полное красоты и значения небо. Сколько в этой теме возможностей для размышлений над книгами любимых поэтов, наедине с поэзией, сколько поводов для самых разнообразных сопоставлений и аналогий! Подлинное понимание, истинное постижение поэта – дело нешуточное. Это большой труд, приближающийся иногда по затратам умственных и сердечных сил к труду, затраченному автором стихов при их создании. Чем больше, значительнее читаемый поэт, тем значительнее и ответственнее, тем почетнее труд читателя. Русским поэтам повезло. У них всегда, на протяжении всей истории русского стихосложения, был, есть и будет свой, благодарный им читатель. Поэзия всею сущностью своей устремлена прежде всего к людям. Она создается для них, адресована им и в момент рождения, и через десятки и сотни лет. Поэт и читатель всегда движутся навстречу друг другу. Они ищут друг друга – и находят. Это взаимное притяжение ничем невозможно удержать. Оно сокрушает все преграды, ему неподвластно даже время. История – союзница читателя и поэта.