Убийство Царской Семьи и членов Романовых на Урале - Михаил Дитерихс

Когда по началу революции казалось, что в развившемся движении против Главы государства принял участие весь народ, этот единственный моральный судья соответствия своего правителя духовной идеологии массы, Царь с болью, но сознательно отрекся от власти и передал ее тому, на кого указали ему руководители движения, как избраннику народа. Оба они, Царь и Царица, отнеслись к постигшей их тяжелой участи с полным спокойствием, вытекавшем из их горячей и искренней веры в Божественность Промыслов в их жизни на земле. Но когда оказалось, что ни руководители свержения Царя, ни общественные силы, казалось, шедшие с ними, не имели за собой в действительности ни воли, ни силы народной массы и не смогли удержать в своих руках своих «завоеваний», то моральные страдания Царя за будущую судьбу родины стали невероятными. Однако до Брестского договора Государь и Государыня все же продолжали верить в скорое будущее благополучие России. Своего возвращения на престол они категорически и искренно не хотели, выражая очень часто эту мысль окружавшим, и мечтали только о спокойной семейной жизни, но обязательно в пределах России. Они совершенно не допускали мысли ни при каких обстоятельствах уехать куда-либо за границу.

После же Брестского договора Государь и Государыня, видимо, потеряли веру в скорое светлое будущее. В это время Государь стал в резких выражениях отзываться о Керенском и Гучкове, считая их одними из главных виновников развала армии. Обвиняя их в этом, он говорил, что тем самым бессознательно для самих себя они дали немцам возможность разложить Россию. На Брестский договор Государь смотрел, как на позор перед миром, как на измену России союзникам. Он заключал свои мысли приблизительно так: и они смели подозревать Ее Величество в измене? Кто же на самом деле изменник?

На главарей большевистского движения Ленина и Бронштейна-Троцкого Государь определенно смотрел, как на немецких агентов, продавших Россию немцам за большие деньги и преследовавших, кроме того, свои специальные темные цели религиозно-социалистического характера мировой опасности. Когда в Тобольск приехал советский комиссар Яковлев, чтобы вывезти Царскую Семью, и из его полуслов стало ясно, что Государя имеют в виду доставить для чего-то в Москву, то бывший Царь, не колеблясь, сказал: «Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это». И присутствовавшая при этом Государыня, сильно волнуясь, так как ее любимый сын был в это время в очень опасном болезненном состоянии, добавила: «Я тоже еду с тобой».

Павел Медведев, касаясь условий содержания Царской Семьи в Ипатьевском доме, говорил про них:

«Все члены Августейшей Семьи, кроме Наследника, были здоровы. По внешнему виду Государыня была старее Государя: у нее в волосах заметна была седина. За все время мне пришлось иметь лишь два коротких разговора с Государем. Раз Государь спросил меня, как идет война, куда отправляются войска? Я объяснил ему, что теперь идет война внутренняя, дерутся русские с русскими. Во второй раз, увидя меня в саду рвущим лопухи, Государь спросил, для чего они мне. Я ответил, что они нужны на табак. Никаким оскорблениям и издевательствам Царская Семья со стороны охранников не подвергалась».

Медведев при допросе особенно подчеркивал разницу в отношениях к Царской Семье русских охранников-рабочих и отношениях Юровского и «латышей». Он говорил, что не доверяя русским, Янкель Юровский и «латыши» следили за самими русскими охранниками и не позволяли иметь общений с Царской Семьей, например разговаривать с ней. Именно этим он объяснил, что ему не удалось беседовать более или менее обстоятельно с Царем.

В свою очередь рассказывает про Царскую Семью и Филипп Проскуряков:

«Жизнь свою они проводили так: вставали они утром часов в 8–9. У них была общая молитва. Они все собирались в одну комнату и пели там молитвы. Обед у них был в 3 часа дня. Все они обедали вместе в одной комнате, т. е. я хочу сказать, что вместе с ними обедала и вся прислуга, которая была при них. В 9 часов вечера у них был ужин, чай, а потом они ложились спать. Днем Государь читал, Государыня также читала или вместе с дочерьми вышивала что-нибудь или вязала. Наследник, если мог, делал из проволоки цепочки для своих игрушек-корабликов. Гуляли они в день часа полтора.

Про отношения к Государю и к его Семейству со стороны охраны я могу по сущей совести объяснить следующее: Авдеев был простой рабочий, малоразвитой. Бывал он и пьяненький иногда. Но ни он сам, ни охранники при нем ничем, как есть, Царской Семьи не обижали и не утесняли. Юровский с Никулиным держали себя самих совсем по-другому. При них Царской Семье было хуже. Ну и охранники при Юровском стали себя вести много хуже. О разных безобразиях Сафонова, Стрекотина и Подкорытова Юровскому было известно. О том, как однажды Подкорытов выстрелил в выглянувшую в окно Анастасию Николаевну, ему, Юровскому, я знаю, докладывал Медведев».

По поводу отобрания Юровским от охранников перед расстрелом Царской Семьи револьверов Проскуряков характерно замечает:

«Вот этого я толком понять не могу. Правда это была или нет, я этого доподлинно не знаю, потому что никого из рабочих об этом я спросить не догадался, отбирал ли на самом деле у них Медведев револьверы. Для чего это нужно было, я сам не понимаю; по словам Медведева, расстреливали Царскую Семью «латыши», а они все имели наганы. Я тогда еще не знал, что Юровский еврей. Может быть, он, руководитель этого дела, и «латышей» для этого нагнал, не надеясь на нас, на русских. Может быть, он для этого и захотел постовых, русских рабочих, обезоружить».

* * *

Два показания рабочих-охранников, Медведева и Проскурякова, одинаково свидетельствуют, что в отношениях во всяком случае большей части русских охранников к бывшему Царю и к Царской Семье народной вражды не было. То же подтверждали и другие охранники, да и надписи на стенах дома, оставленные по себе охранниками, говорили о том же. По-видимому, это обстоятельство так ярко проявлялось, что руководители преступления – Исааки Голощекины, Янкели Юровские, Саковичи, Белобородовы, Дидковские, или, так сказать, израильская и российская революционная советская интеллигенция – испугались настроения русских рабочих к сверженному Царю и вынуждены были обеспечить выполнение своего злого умысла обезоруживанием охранников и удалением их от непосредственного соприкосновения с обреченными жертвами. В данном случае это произошло при большевистской власти. Но не тот же ли страх, вероятно, должен был существовать в тайниках душ деятелей и революционеров предшествовавшего периода революции, когда русской землей пытались завладеть Львовы, Керенские, Гучковы и прочие главари «народных движений» без народа, взявшие на себя право свержения Царя именем народа, а совершившие в действительности преступный акт личного произвола, так как народа за ними не оказалось.

Сверженный, заключенный, всецело находившийся во власти большевистских изуверов бывший Царь предпочитает, чтобы ему отрезали руку, чем пойти на какое-либо дело, которое могло бы принести вред национальной чести и свободе России и поставить ее в экономическо-политическую зависимость от немцев. Он истинно русский для такой сделки человек; он верный и честный сын своего народа, и это проявляется даже в его отношении к своим тюремщикам из русского народа. Он и в них продолжает видеть русских христиан, детей русского народа, к которому принадлежит и сам и которого любит не на митинговых и трибунных словах, а на деле, таковым, как его создали история и жизнь. Он и в Медведеве видит прежде всего своего соплеменника, заговаривает с ним и уверен, что из 1000 таких русских рабочих, как Медведев, может быть, только 10–20 не отзовутся просто на слово русского человека, которого они все поневоле чувствуют в нем.