Цветы в Пустоте. Книга 1 - Леа Рэд

кто-то вошел: он слышал осторожные шаги маленьких ножек и тихие человеческие голоса. Их золотые головки мелькнули в солнечных лучах из-за стога сена, за которым он укрывался, – похоже, его нежданные гости были совсем еще детенышами, судя по росту. Кое-как приподнявшись, он попытался отползти подальше в тень – и тут же был обнаружен.

– Ух ты! – услышал он голос одного из человеческих детенышей. – Волчик! Белый! Сестренка, смотри, белый волчик!

Детенышей было двое: похожие друг на друга как две капли воды, мальчик и девочка. В светлой одежде, со светлыми волнистыми волосами, с искренними радостными улыбками – они выглядели невинно и миролюбиво, как и большинство детенышей. Это взрослые обычно стреляли в Сильвенио из ружья, кидали в него камни и вилы, напускали на него охотничьих собак, а дети, бывало, даже иногда кормили его хлебом и колбасой. Только вот с этими двумя особями явно было что-то не так. От них пахло опасностью, да такой, какой редко повеет от иного взрослого. Да и глаза у этих маленьких человечков были… нехорошие. Красные, цвета крови, с непонятным огнем, таящимся в самой глубине. Волку обладатели этих глаз сразу не понравились. Он попытался отползти еще дальше, одновременно угрожающе зарычав на детей.

– Серебряный, – поправила брата девочка, никак не реагируя на волчье рычание. – Не белый он, братик, а серебряный. Красивый! Смотри, у него кровь. Волчик ранен!

Он зарычал громче, что тоже не возымело эффекта. Клацнул зубами, когда мальчик приблизился вплотную и погладил его по голове между ушами, – снова тот же результат, а вернее, его отсутствие. Откусывать ему руку по-настоящему он не решался: другой не любил, когда он трогал детенышей. К тому же если он причинит им вред, то они могут позвать сюда взрослых, а уж взрослые-то точно придут опять с ружьями и вилами, и тогда ему конец. Пока же есть надежда, что маленькие человечки немного поудивляются и спокойно уйдут.

– Тише, волча. Мы тебя вылечим. И накормим. Ты ведь хочешь есть?

– И возьмем себе! – Девочка от радости подпрыгнула – сено под ее ножками разлетелось в стороны. – И у нас будет собственный питомец!

– Ага! Всегда мечтал завести собаку!

Сильвенио это не понравилось. Собравшись с силами, он поднялся на лапы и кинулся к выходу – но человечки бросились на него вдвоем и повалили на пол. Рана при этом взорвалась такой болью, что он не выдержал и жалобно заскулил, хотя вовсе не собирался этого делать. Дети принялись наперебой его гладить и шептать ему что-то успокаивающее, чего он не понимал; он хотел только, чтобы они оставили его в покое и дали уйти в какое-нибудь другое безлюдное место, где он сможет нормально отлежаться. Он не хотел становиться ничьим питомцем и уж точно не собирался становиться чьей-то «собакой». Но они его не отпускали, а от их ладоней вдруг начало исходить какое-то теплое свечение, от которого его боль стремительно утихала, и потому он покорно позволил им себя залечить. Слабость между тем не проходила так легко: он по-прежнему не чувствовал себя способным полноценно охотиться.

– Вот так! – воскликнули близнецы хором, довольные своей работой. – Сиди здесь, волчик, мы принесем тебе еды.

С этими словами они ушли из сарая. Волк остался лежать, приходя в себя после неожиданной помощи. Желудок урчал, соблазненный обещанием еды, и требовал остаться; инстинкты же трубили тревогу и требовали уходить. Своим инстинктам он доверял все же больше, чем телу, а потому, вновь поднявшись, он поплелся из сарая прочь, поминутно оглядываясь по сторонам. Лес был, по его прикидкам, не так уж далеко. Но до него еще надо было миновать открытое поле.

Услышав позади топот детских ножек, он побежал быстрее, но детеныши снова догнали его и повалили на землю. Рычание вновь не отпугнуло их, как и его слабые попытки от них отбиться. Пока один детеныш вис у него на шее, другой поставил перед ним миску с почему-то ничуть не расплескавшимся на бегу мясным супом. Пахло угощение, честно говоря, просто изумительно. Сильвенио жадно втянул носом воздух и, подозрительно глянув на человечков, принялся лакать суп из тарелки, пока те наблюдали за ним с неприкрытым восторгом.

– Волчику нравится! Волчику нравится! – Они захлопали в ладошки и запрыгали на месте, поочередно трогая его за мохнатые уши и веселясь от этого еще больше.

Шуму они производили при этом порядочно. Сильвенио заозирался, проверяя, не сбегутся ли на их верещание другие фермеры. Воспользовавшись тем, что он отвлекся, дети проворно защелкнули на нем железный ошейник с цепью вместо поводка, а когда он в панике забрыкался, отчаянно мотая головой и пытаясь стянуть ошейник передними лапами, – они напялили на него еще и какой-то нелепый белый чепец с неаккуратно прорезанными дырками для ушей.

Я сейчас перегрызу им обоим горло, спокойно сказал волк другому.

Нет, так же спокойно возразил другой внутри его разума. Голос его, как всегда, был строг и печален. Ты этого не сделаешь, сказал другой. У нас договор. Ты не должен трогать детей, сказал другой настойчиво, потерпи, и мы сбежим.

Поэтому он терпел, когда человечки, взявшись вдвоем за цепь, потащили его в заброшенный дом возле сарая. Похоже, жили тут только они, потому что всюду на полу валялись игрушки и фантики от конфет, разбросанные книжки с яркими картинками и обрезки абстрактных аппликаций, а пыль и паутина тем временем покрывали почти все остальные поверхности – детенышам явно было не до уборки. Два окна были разбиты, вместо стекол дыры заделали невнятными кусками бумаги с детскими рисунками – неудивительно, что поначалу дом показался ему совсем пустым.

Его, упирающегося всеми лапами, приволокли в кухню и поставили перед ним полное блюдце молока. Молоко, правда, уже начало киснуть, но волку удавалось так редко его попробовать, что он не стал кривить морду и вылакал все до дна. Потом ему дали большой ломоть душистого хлеба, который он заглотил в один миг, а потом у них кончилась еда, так что ему пришлось довольствоваться этим, хотя и супа, и молока с хлебом было явно недостаточно, чтобы полностью утолить терзавший его сейчас голод. Он молча поднял на них глаза, ожидая, что будет дальше – побег был назначен на сегодняшнюю ночь. Все равно ему требовалось восстановиться как следует, прежде чем снова уходить в лес.

Тут можно было бы сказать: он надеялся, что никто из его сородичей никогда не узнает о том, как он сидел посреди человеческой кухни с двумя человеческими детенышами, в дурацком чепчике на голове и с подсыхающим