Приговор - Кага Отохико

— Что ты несёшь!

— Я не шучу. Гони денежки!

— Нет у меня никаких денег. Я тебе совсем недавно давала на лекарства. Больше ничего нет. В конце года и в январе было много расходов.

— Ладно, сам найду. — И я пошёл во флигель, который занимала мать. Снял со шкафа портативный сейф. Я столько раз таскал у неё деньги, что мать, наученная горьким опытом, завела прочный сейф с цифровым кодом. Я наобум повертел кодовый замок, но сейф не открывался. Решив взломать его, я снял с полки коробку с плотницкими инструментами, Я колотил сейф молотком, пытался вскрыть концом гаечного ключа, но он не поддавался. Я шваркнул его о камень, на котором оставляли обувь. На крышке появилась вмятина.

— Перестань! — Мать схватила меня за руку, но я изо всех сил оттолкнул её. Не удержавшись на ногах, она отлетела в коридор и упала, ударившись головой о столб.

— Давай, открывай!

— Нет!

— Тогда я его взломаю!

— Куда тебе!

Пока мы так препирались, я мучительно пытался взломать сейф, потом, поняв, что мне это не удастся, набросился на мать. Она попыталась скрыться от меня в гостиной, но я настиг её и стал выкручивать ей руки. «Больно, больно, да бо-о-льно же!» — завопила она, и тут у меня что-то вдруг оборвалось внутри, перед глазами отчётливо возникла сцена, которую я так часто видел в детстве. Я вёл себя так же, как Икуо. Помню, в тот миг меня охватила жгучая ненависть к самому себе. Я разжал руки, и мать успела выскользнуть и забиться куда-то в угол. Но в следующий миг меня переполнила радость. Она возникла откуда-то из самых недр моего существа, и все ощущения удивительным образом обострились, совсем как тогда, когда я летел вниз со скалы. Комната и все предметы вокруг увиделись вдруг с необыкновенной чёткостью. Женщина в углу уже не была моей матерью, так, какая-то незнакомая старуха по имени Мидори Кусумото. От матери не укрылась эта внезапная перемена, и она громко закричала, когда я набросился на неё. Выдернув одной рукой ящик из стола, я нашарил в нём пояс и принялся её связывать. Прежде всего я связал ей за спиной руки. Затем — ноги в лодыжках и коленях, после чего соединил верёвкой ноги и руки. Делал всё точно так же, как делал в своё время Икуо, даже поправил задравшийся подол и подтянул воротник, чтобы было поаккуратнее. После того как я её связал, она перестала вопить и биться, прижалась лицом к циновке и замерла, словно насекомое, притворяющееся мёртвым. «Говори код немедленно!» — потребовал я. Она молчала, тогда я просунул гаечный ключ под пояс, который стягивал её запястья, и стал изо всех сил крутить его. От боли она начала вопить, и её вопли словно подстёгивали меня. В конце концов она скороговоркой произнесла номер. Открыв сейф, я вынул из него всю наличность (помнится, там было всего сто тысяч йен). Печатку найти не удалось, поэтому банковские чеки и ценные бумаги я оставил на месте, удивившись, что депозит составлял больше двух миллионов йен. «Да ты у нас, оказывается, богачка!» — сказал я и поднялся на второй этаж. Сложил в чемодан одежду, книги и кости для маджонга. Отобрал нужные мне учебники и тетради. Покончив со сборами, спустился вниз и увидел, что матери удалось развязать узлы на запястьях и теперь она пытается высвободить ноги. «Ты куда?» — спросила она. Я молча обулся. Последнее, что я услышал было:

— Не будь дураком. А то подорвёшь своё здоровье окончательно.

Ясима оказался дома. Увидев меня, он спросил: «Куда это ты собрался?» «Ушёл из дома», — объяснил я. Оставил у него вещи, и мы поехали на Симбаси в бар «Траумерай». В одиннадцать часов, сразу же после закрытия бара, хозяйка ушла домой, а мы, прихватив оставленного сторожить бар Фукуду, двинули в Ёсивару. От остановки «Больница Ёсивара» дошли пешком до ворот весёлого квартала и прямиком направились в заведение напротив синтоистского храма, где Ясима был завсегдатаем. Нас провели на второй этаж, хозяйка принесла чай, и мы стали договариваться, причём Ясима и Фукуда, попросив своих постоянных девиц, тут же исчезли. В их присутствии я изображал человека бывалого, но на самом деле был в таком месте впервые и не имел никакого представления о том, как надо себя вести. В конце концов сухо сказал: «Мне бы какую помоложе и пофигуристее», и меня провели в отдельную комнату. Там не было ничего, кроме невысокого шкафчика, зеркального столика и хибати, всё очень дешёвое, только красная накидка на шкафчике придавала комнате кокетливый вид. На постели лежали рядом две подушки, но сама постель была узковата для двоих. Женщина оказалась не такой уж и фигуристой, скорее мелковатой и тщедушной. «Что-нибудь желаете?» — спросила она усталым хрипловатым голосом. «Да, тебя», — ответил я и сразу же обнял её. У неё были очень милые ямочки на щеках. Я впился поцелуем в её губы, и она простодушно ответила мне. И грудь, и руки у неё были гораздо меньше, чем у Мино, она невольно напомнила мне Кикуно, и я потерял голову от желания. Впрочем, женщина распалялась ещё быстрее меня. Не в пример ленивой проститутке из Цунадзимы, она охотно отвечала на мои ласки, и я получил большое удовольствие. После завтрака я присоединился к приятелям и расплатился за себя и за них. Ясиме я сказал, что нашёл девочку, которая ну точь-в-точь моя прежняя подружка, и он захохотал, заколыхавшись всем своим крупным телом.

Дня три я прожил у Ясимы, но у него было слишком тесно, и, походив по посредническим конторам, я в конце концов снял квартиру в Хонго, на улице Кикудзака. Оттуда было удобно ездить и в диспансер на Суйдобаси, и в юридическую консультацию на Каябатё, да и до Ёсивары рукой подать. Спустя неделю я снова пошёл в то же заведение и взял ту же женщину. Она оказалась родом из Тибы, и её деревня находилась неподалёку от той, где жила Сидзуя. Мне почему-то с самого начала казалось, что она должна быть из тех мест, я наугад спросил, и оказалось — точно, оттуда. Конечно, я не принимал за чистую монету всё, что она говорила, но у неё был совершенно такой же выговор, как у Сидзуи, это меня растрогало, и я стал бывать у неё едва ли не каждый день.

Весело проводя время в барах, борделях, танцзалах и игорных домах, я растратил все деньги, которые украл у матери, у меня не осталось даже на лечение, я всё реже заглядывал в диспансер и в конце концов перестал принимать лекарства. Я знал, что это приведёт к активизации процесса в лёгких, но мне было всё равно.

Когда я сжимал в объятиях хрупкое женское тело, когда, встряхивая в бочонке кости, слышал визгливый смех Ясимы, когда переступал в танце слегка заплетающимися ногами, меня охватывало ощущение, пусть отдалённо, но всё-таки сходное с тем, которое я испытал во время падения в горах Цуругидакэ. То обстоятельство, что я болен, причём болен неизлечимо, казалось мне подарком судьбы, сознание обречённости до крайности обостряло все мои чувства, заставляло по-новому относиться к самому факту своего существования: пусть мне дан лишь краткий миг, но я проживу его, как подобает человеку, наделённому горячей, полноценной плотью. Если бы врач вдруг объявил мне, что ошибся в диагнозе и мне ничего не грозит, это было бы для меня большим ударом.

В апреле я явился в юридическую консультацию Огиямы. Оставшись без гроша, в рассрочку купил себе костюм и швейцарские часы. Посетив накануне парикмахерскую и принарядившись — сам я казался себе просто верхом элегантности, — явился на работу за несколько минут до назначенного времени. Начальник представил меня остальным служащим — то есть тем двоим мужчинам и пяти женщинам, каждому я протягивал приказ о своём назначении и кланялся. В приказе, отпечатанном на пишущей машинке, говорилось, что я принимаюсь на работу с жалованьем 250 йен в день и с трёхмесячным испытательным сроком. Получалось, что в месяц я буду получать около семи тысяч йен — сумма смехотворная, её с трудом хватало на выплату взносов за купленный костюм и часы, а если учесть, что в последнее время я тратил больше тридцати тысяч йен в месяц…