Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

(Из легенд краснокожих индейцев в переложении Джеймса Фрейзера, «Золотая ветвь», «Фольклор в Пятикнижии», I том III энциклопедии.)

Старейшины его не посещали, потому что видели: недуг его не такой как все. Лечение порицалось, о нем не было предписаний в шариате знати. Что может быть удивительнее такого противоречия в поведении благородных шейхов! Они не признают мужчину, не приветствуют благородство всадника, если он не поражен влюбленностью и женопоклонением, а если любовь его поборола и он свалился больным, они его презирают и насмехаются над его страданиями. Но всадник — не всадник, если не был влюблен, и он перестает быть рыцарем также и в том случае, если любовь его одолела. Любовь к женщине — испытательный полигон для рыцарей у жителей Сахары: кто выдержал страсть и избавился от нее — стяжал славу, а кто вляпался и упал на колени — того высмеивают в позорящих его стихах и презирают.

Он знал, что о его положении пускают пакостные слухи, но он заметил, как некоторые кружат вокруг шатра темными ночами.

В первые дни болезни лихорадкой они посылали к нему поэтессу, и та наигрывала ему горестные мелодии, лихорадка усиливалась, и все тело еще пуще прежнего горело огнем. Явилась группа молодых девиц, они принялись играть мелодии специальные — любвеобильные, для народа экстатического и возбудимого, тех, что впадают в объятия к джиннам. Он проспал ночь после ухода девиц, но поутру выглядел еще бледнее и осунулся больше. Девицы вернулись с заходом солнца, Ахамаду пришлось встать и выгнать их из шатра.

В тот час мудрецы решили послать к нему имама.

Он выступил поздно вечером, раскатывая мелкие камешки своими старыми ногами в старых сандалиях, добрался и все время пытался укрепить полоску белого лисама на кончике своего крючковатого носа. Муслин не поддавался и скатывался с носа вниз, всякий раз оседая на губах. Однако имам попыток не прекращал и упорно подтягивал ткань кверху, на кончик носа. Он отругал стайку молодежи, собравшейся в кружок у шатра и дал знать Ахамаду, что желает побеседовать с больным наедине. Он сел в головах у Ухи рядом с опорным шестом и стал бормотать аяты из Корана. Перебирал зернышки четок молча, пока молодежь не отошла от шатра. Произнес в полной темноте:

— С прискорбием вынужден сообщить тебе, что шейхи возмущены и считают, что так не годится.

Уха долго молчал, прежде чем отреагировать своим слабым от долгого голодания голосом:

— Разве владеет раб средством остановить волю божию? Недуг есть недуг. Посланец господа.

— Твой недуг не такой, как прочие.

— Да моя болезнь хуже всех будет!

— Где Уха? Где его воля, подчинившая магов джунглей? Где его десница, расколовшая трезубцы шакальего племени? Где наш Уха-рыцарь?

— Воля рыцаря годится для магов джунглей и шакальего племени, однако, господин наш факих, разве пригодна она на что в случае с принцессой Аира?

— В тебе причина всего, что случилось. Ты слишком долго плутовал и кружил вокруг нее, так что один из вассалов вскружил ей голову и покорил сердце ее, похитил прямо из твоих рук, и случилось с тобой то, что произошло однажды с кошкой, охотившейся на мышь.

Он закашлялся, прочистил горло и продолжал:

— В роще родниковой Адрара видел я, как маленькая черная кошка охотилась за мышью несчастной. И вместо того, чтобы схватить ее да растерзать когтями своими, она из зарослей камыша долго за ней наблюдала, а потом начала забавляться со своей жертвой, толкать лапами да переворачивать кверху брюхом, потом оставила, дала ей ускользнуть на какое-то расстояние, бросилась за ней и опять ее схватила. И так продолжала эта кошка «играть» долго со своей мышкой несчастной, и наступил решающий момент расплаты для кошки — прыгнула мышка и скрылась в норе! А ты знаешь, что с кошкой сталось? Тьма спустилась, я там ночь провел, на краю оазиса, чтобы поутру отправиться на местный рынок. Только эта глупая кошка покою мне не давала — не спал я той ночью. Она все продолжала мяукать да плакаться, кружила вокруг ямки до утра, очевидно, не веря, что мышь в состоянии убежать от нее с такой легкостью. А мышка-то выжила по причине безрассудства самой кошки! Понятно тебе?.. А! Молчишь! Женщина — она как мышь, если попалась тебе в руки, разбирайся с ней, потому как если не сделаешь — вмиг ускользнет, потому что всегда мужик другой найдется, тебя опередит, если в должный момент инициативу не проявишь, он у тебя из рук ее вырвет!

— Воистину, я ожидал от тебя сочувствия да поддержки, а ты вот только боль разбередил!

— При таком ударе никакая защита не поможет. Не ополчились на тебя джинны, никакой призрак не выскакивал, чтоб тебя испугать. Нет у факихов уловок против злых демонов сердечных. Между нами и ею — занавес плотный натянут, сынок. Однако, скажи мне: ты не пытался как-нибудь отвадить от нее этого сына вассалов?

— Как?

— Вызвать на поединок. Никто тебя не осудит, если ты ему в поединке череп проломишь.

— Да меня же все позорить начнут за поединок с представителем племени вассалов. Рыцарь сражается только с рыцарем!..

Имам замолчал. Гиблый ветер дохнул жарко, бросил в лицо неожиданно пылевой вихрь. Он опять начал бормотать новые аяты очиститься от пыли, насылаемой бесовскими рыцарями джиннами, и наконец произнес свое последнее предложение:

— В таком случае тебе остается одно: биться об заклад.

— Заклад?!

— Да. Самый древний судья в Сахаре. Только подожди: что ты мне дашь, если план мой удастся?

Уха поднялся с постели. Надежда вернула его к жизни, в глазах загорелся блеск. Дрожащим голосом он проговорил:

— Я тебе дам… Я тебе дам что угодно. Говори!

— Трех верблюдов белых и махрийца резвого, да новый «илишшан»[165]в придачу!

— Я думал, ты больше запросишь.

— Я — человек умеренный.

— Ну, а теперь расскажи мне про заклад. Это что, старейшины предложили?

Имам повертел четками в руке и, помолчав немного, произнес:

— Заклад твой — взобраться на вершину Идинана.

Опять воцарилось молчание. Имам слышал частое, напряженное дыхание Ухи. Налетел ветер, дышать стало труднее. Наконец Уха проговорил:

— Только ведь он — шайтан горный. Ты знаешь, он же горный баран — Удад его прозвище, а не просто имя. Его Удадом прозвали, потому что он искусен в горах да по скалам лазить. Этот заклад опасный будет, рискованный.

— Это не твое дело.

— Как это?

— В деле этом секрет есть.

— Секрет?

— Это не твоя забота. Ты мне веришь?

— А если он заберется?

— Не заберется.

— Да он же баран горный, господин ты наш факих! Ты не видел, как он, попрыгивая, на горы взбирается.