Дьявол носит Прада - Лорен Вайсбергер

Все это время она пробиралась ко мне и теперьбыла совсем рядом. Толпа вдруг почтительно расступилась перед женщиной всияющем серебристом одеянии в стиле ампир (талия под лифом, легкий клеш), ипричудливые грегорианские песнопения разом сменились грохочущей «Металликой». Вголове у меня запульсировало в такт ритму. Между тем Миранда уже стояла передомной. Шипеть она не перестала, но мобильник убрала. Я сделала то же самое.

– Ан-дре-а, у нас большие неприятности. У васбольшие неприятности. Мне сейчас звонил мистер Томлинсон. Аннабель сообщилаему, что загранпаспорта девочек просрочены.

Она уставилась на меня; я изо всех силсдерживала рвотные позывы.

– Неужели? – только и смогла произнести я вответ, но это явно не была правильная реакция. Ее сжимающие сумочку пальцыпобелели, глаза выпучились.

– «Неуже-е-ели?» – передразнила она, подвывая,как гиена. На нас начали оглядываться. – «Неужели?» И это все, что вы можетесказать?

– Нет, Миранда, конечно, нет. Я не имела ввиду ничего такого… Я могу чем-нибудь помочь?

– «Я могу чем-нибудь помочь?» – сновапередразнила она, на этот раз тоном капризного ребенка. О, если бы на ее местебыл любой другой человек, я дала бы ему пощечину. – Вам бы лучше не сомневатьсяв этом, Ан-дре-а. Коль скоро вы не в состоянии выполнять ваши обязанностисвоевременно, вам придется найти способ возобновить паспорта к вечернему рейсу.Мои дочери должны присутствовать на завтрашнем банкете, понимаете вы это?

Понимаю ли я ее? Хм. Хороший вопрос. Я впринципе не способна была понять, почему в том, что у двух девочек, у которыхесть мать, отец, отчим и няня, оказались просрочены паспорта, виноват не ктоиной, как я. Но я вполне понимала, что все это ничего не значит. Раз онарешила, что это моя вина, значит, так оно и есть. Я понимала и то, что онаникогда не поймет, если я скажу ей, что ее дочери не вылетят сегодня за пределыСоединенных Штатов. Я могла сделать все на свете, договориться с кем угодно, нооформить такой документ, как новый паспорт, меньше чем за три часа, при этомнаходясь за пределами страны, было невозможно. Точка. Впервые за целый год онапотребовала нечто в принципе заведомо невозможное – сколько бы она ни настаивала,сколько бы ни грозилась. «В вашем возрасте я была похожа на вас».

Пошла она к черту. И она, и этот долбаныйПариж, и вся эта модная показуха, и нескончаемые игры в «ах какая я толстая!».К черту всех тех, кто с наслаждением листает глянцевые страницы и думает, чтоза умение создать оптимальную комбинацию из дорогих шмоток и именитыхфотографов Миранде Пристли можно простить все ее дикие выходки. Да как ей вголову могло прийти, что я хоть в чем-то похожа на нее! К черту, к черту ее – ипрежде всего за то, что она права. Чего ради я здесь торчу и позволяю этой незнающей, что такое радость, дьяволице унижать меня, топтать, отравлять все моесуществование? Уж не для того ли, чтобы когда-нибудь, лет через тридцать,оказаться здесь, на этом самом месте, в обществе секретарши, которая меняненавидит, и толпы поклонников, которые выражают мне восхищение просто потому,что иначе нельзя?

Я рывком открыла сотовый телефон и приняласьнабирать номер; Миранда побагровела.

– Ан-дре-а! – прошипела она, все еще пытаясьоставаться в рамках благопристойности. – Что вы вытворяете? Я сказала вам, чтомоим дочерям нужно возобновить загранпаспорта. Вы считаете, сейчас подходящеевремя, чтобы болтать по телефону? Вы, кажется, не вполне отдаете себе отчет,зачем вас взяли в Париж.

Папа снял трубку после третьего гудка; я дажене стала здороваться.

– Пап, я вылетаю первым же рейсом. Я позвоню,когда приземлюсь. Я еду домой.

Я защелкнула телефон прежде, чем папа успелответить, и взглянула на Миранду. Она явно была обескуражена. Несмотря наголовную боль и тошноту, мне захотелось улыбнуться, когда я поняла, что донекоторой степени лишила ее дара речи. К несчастью, она быстро оправилась.Оставалась крохотная возможность, что меня не уволят, если я срочно изображураскаяние и мольбу, но на это у меня не было сил.

– Ан-дре-а, вы отдаете себе отчет в том, чтовы делаете? Вы ведь знаете, что, если вы сейчас вот так уйдете, я будувынуждена…

– Идите к черту, Миранда, идите вы к черту.

Она задохнулась, возмущенно поднесла ко ртуруку, а я чувствовала, что теперь на нас смотрят уже очень многие. Трещоткишушукались и показывали на нас пальцами и сами были шокированы не меньше Миранды– шокированы тем, что какая-то там секретарша осмелилась заявить такое живойлегенде модной индустрии.

– Ан-дре-а! – Она вцепилась в мое предплечье,но я вырвалась и ухмыльнулась до ушей. Мне пришло в голову, что окружающие тожеимеют право знать наш маленький секрет.

– Мне очень жаль, Миранда, – объявила ягромко, и впервые с той минуты, как я ступила на французскую землю, мой голосне дрожал, – но я не думаю, что смогу быть на завтрашнем банкете. Вы ведь меняпонимаете? Не сомневаюсь, что он удастся. Оставляю вам свои наилучшиепожелания. Это все.

И прежде чем она сумела вымолвить хоть слово,я поправила на плече сумочку и, не обращая внимания на пронзившую ступни боль,спокойно направилась к выходу. Я не помню, чтобы когда-нибудь чувствовала себялучше. Я шла домой.

– Джил, перестань звать свою сестру! –закричала мама (ну зачем же так кричать?!). – Она, наверное, еще спит.

– Энди, ты спишь?! – откуда-то снизу ещегромче заорала Джил.

Я разлепила глаза и уставилась на часы.Четверть девятого утра. Господи, о чем эти люди думают?

Я с трудом повернулась на один бок, потом надругой, потом все-таки заставила себя сесть; едва тело приняло вертикальноеположение, как подушка превратилась в мощный магнит и потянула мою голову вниз.Вниз – еще немного поспать.

– Доброе утро, – придвинулось ко мнеулыбающееся лицо Лили, – в этом доме залеживаться не привыкли.

Когда Джил, Кайл и их малыш приехали на Деньблагодарения, Лили пришлось освободить комнату Джил и переехать на моюстаренькую детскую кроватку, которая в обычное время задвигалась под нынешнююдвуспальную.

– Что у тебя вид такой недовольный? Слишкомрано разбудили? Это разве рано? – Опершись на локоть, Лили листала газету ипила кофе, причем чашку она после каждого глотка ставила на пол. – Вот я толькои делала, что слушала, как надрывается Айзек.

– Разве он плакал?

– Поверить не могу, что ты этого не слышала.Его не могли унять с половины седьмого. Классный малыш, Энди, что и говорить,но с утра такой концерт…