Черная камея - Энн Райс

Я ушел в душ, а когда увидел за стеклом тень Гоблина, тобыстро домылся, вытерся полотенцем и оделся. Он стоял за моей спиной и смотрелна меня в зеркало из-за плеча. Лицо у него не выражало прежнего коварства, и ямолился, чтобы он не догадался о моих опасениях. И вообще он не казался изплоти и крови, как в Новом Орлеане, даже несмотря на влажный воздух. Яобрадовался этому.

"Ты тоже любишь Мону?" – спросил я, словно меняэто действительно интересовало.

"Мона хорошая. Мона сильная, – ответил он, –но Мона причинит тебе боль".

"Знаю, – ответил я. – Ты тоже причиняешьболь, когда злишься, когда говоришь недобрые вещи. Мы должны любить другдруга".

"Ты хочешь быть с Моной наедине", – сказалон.

"А ты разве бы не хотел, если бы был мной?" –спросил я и повернулся к нему лицом.

Никогда прежде мне не доводилось видеть в его лице столькоболи. Мои слова ужалили его, и я сожалел об этом.

"А я и есть ты", – прозвучало в ответ.

Наступавший вечер показался мне божественным. Так сильнополюбить, познать такое сердечное волнение... даже сейчас, когда я все ещемолод, я считаю, что то было частью невинного детства. И даже не мечтаю, что теминуты могут вернуться, что я когда-нибудь вновь познаю такое всепоглощающеесчастье.

Когда Мона проснулась, приняла ванну и переоделась в свойновый наряд из универмага – белые брючки и рубашку – мы пошли пройтись по фермеБлэквуд. Видимо, наши блуждания и позволили мне остаться в своем уме, неперейти грань безумия, когда я изливал душу Моне. Я рассказал ей все: и оГоблине, и о Линелль, и о своей странной жизни.

Мона оказалась внимательным слушателем. Ее очаровал и самдом, и длинная подъездная аллея, обсаженная орехом. Она не увидела в этойкартине ничего вульгарного, нарочитого. Наоборот, Мона сказала, что во всемвидна симметрия и гармония.

Она согласилась, что наш особняк больше и внушительнее домав Садовом квартале, но она поняла, почему Манфред Блэквуд не захотелограничиваться какими-то рамками, а потому нашел это идеальное привольное местовдали от города.

"Квинн, – сказала Мона, – мы с тобою живем вдомах, в которых воплотились людские мечты, и приходится с этим мириться. Мыдолжны уважать эту чужую мечту и сознавать, что однажды дом перейдет к другимлюдям. Эти дома выступают как отдельные персонажи в нашей жизни, и у них свояроль".

Она разглядывала огромные колонны, ей нравилась атмосфераэтого места.

"Даже тот дом, в котором я росла, – продолжилаМона, – хоть и совсем бедный, все же был огромным викторианским особнякомна Сент-Чарльз-авеню. В нем было не протолкнуться от призраков и людей. Азнаешь, я ведь не всегда была богатой. Если быть точной, я последний отпрысксамой бедной захудалой ветви Мэйфейров. Мои родители, безвольные пьяницы, обаспились. А теперь я формальная владелица личного самолета, наследницамиллиардов долларов. Иногда этот переход сводит меня с ума, ну вот, я сновазаговорила о мечтах, ведь я всегда мечтала стать наследницей мэйфейровскогобогатства".

Мона слегка погрустнела, что меня очень встревожило.

"Как-нибудь я расскажу тебе подробнее о своемсемействе, – сказала она. – Но сейчас, когда мы вместе, я хочу услышатьо тебе".

Я подумал, что она наделена блестящим умом. Прежде я никогдаособенно не раздумывал, на какой женщине когда-нибудь женюсь, если вообщеженюсь, и теперь мне показалось, что все сложилось идеально: Мона умна икрасива. И красота ее естественна. Она не пользовалась ни губной помадой, нитушью. Вышла после душа такая юная и чистая. Я был совершенно ею пленен.

Начало темнеть. Небо пронзили фиолетовые и оранжевые лучи. Яповел Мону на старое кладбище, объясняя по дороге, каким образом Уэст-Руби-Риверпитает наши двести акров безлюдных болот.

Я рассказал ей об острове Сладкого Дьявола и ХижинеОтшельника, о странной надписи на мавзолее и странном громиле, напавшем на меняпрямо в спальне, после чего меня отвезли в Мэйфейровскую больницу.

"Мы сможем съездить на остров, Квинн? – спросилона. – Ты мне его покажешь? Я должна собственными глазами увидеть этоместо. Разве я могу считать себя Офелией, если испугаюсь проплыть поручью?"

"Только не сейчас, моя драгоценнейшая бессмертнаяОфелия, – сказал я. – Уже смеркается, а я не настолько бесстрашен,чтобы отправляться на болото в темноте. Но днем я тебя туда отвезу. Тызаметила, что у нас здесь повсюду охранники? Возьмем с собою двоих. Тогда, еслиэтот незнакомец осмелится показаться на глаза, мы разнесем его в пух ипрах".

Мону разобрало любопытство. Она принялась расспрашивать оХижине Отшельника и ее круглой конструкции. "А лестница на куполведет?"

"Да, там есть лестница, хотя я ни разу по ней неподнимался. Винтовая железная лестница, но я ее так и не рассмотрел. Думаю,если подняться на купол, то оттуда откроется отличный вид наБлэквуд-Мэнор".

"Я просто обязана увидеть это, – сказалаМона. – Все так таинственно. А как ты намерен поступить с этим незванымпоселенцем?"

"Я его выселю! Он и так в ярости, что я сжег его книги.Так вот, когда я вернусь туда со своими людьми, мы вышвырнем из дома егомраморный стол и золотое кресло. Он найдет их на дне болота, в том месте, кудасвалил трупы".

"Какие трупы?" – изумилась Мона.

Я вернулся в прошлое и рассказал ей о том, как впервыеувидел незнакомца в лунном свете, когда тот избавлялся от мертвых тел. Монабыла очень заинтригована.

"Так ведь этот субъект – самый настоящийубийца", – заявила она.

"Я его не боюсь. А после того, что произошло, когда оннапал на меня в ванной, знаю, что Гоблин способен защитить меня – изащитит".

Я оглянулся на Гоблина, который шел за нами на некоторомрасстоянии, и кивнул ему. "Мой храбрый приятель".

Мона взглянула на темнеющее фиолетовое небо. Повсюду пелицикады. Казалось, это воркует сама Земля.

"Как жаль, что не осталось времени съездитьтуда", – сказала Мона.

Я рассмеялся.

"Ни тебе, ни мне не хватает здравого смысла испытыватьстрах!" – признал я. Мона тоже начала смеяться, и мы оба долго хохотали,не в силах остановиться. В конце концов я обнял ее и прижал к себе, чувствуя,что никогда в жизни не был так счастлив.