Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло - Питер Уотсон

Религия, продолжает Либман, при всех своих достижениях, «ответственна за больную совесть, бесконечную путаницу и мучительные искажения в душевной жизни множества людей». Именно религию – не бога – следует винить в этом: Павел, Августин, Кальвин, Лютер и множество им подобных – все они крайне озабочены понятием порока. (Стоит напомнить, что перед нами автор-иудей, пишущий о христианстве.) Либман привлекает внимание к тому, что с пороком церковь борется в основном при помощи репрессий. Религии Запада, за немногими исключениями, полагают, что лишь суровое подавление чувственных мыслей и импульсов может вернуть людей на путь добра: главное, что можно сказать об этой стратегии, – она не работает. «Слишком часто религия требует, чтобы люди во всем поступали наперекор своей не-ангельской природе». Психотерапия же «способна разработать иной, более конструктивный подход к проблеме зла».

Как и многие другие, Либман сравнивает психоанализ с исповедью, однако указывает на важное различие между ними: цель исповеди – покаяние и искупление, а психотерапия вовсе не требует от пациента сожаления о грехах, которые он перерос. Либман признает, что в церковной схеме «исповедь-порицание-епитимья» практически не остается места для духовного роста. Он заявляет даже, что «исповедь лишь скользит по поверхности человеческой жизни», что духовные наставления церкви не проливают свет на те причины, которые, собственно, и приводят человека на исповедь. Более того, все упреки священников, все их призывы к прихожанам «проявить силу воли» и «бороться с грехом» попросту неэффективны.[613]

Психотерапия, напротив, призвана помочь пациенту разобраться с собственными проблемами, не опираясь на совесть священника или пастора; она «предлагает человеку меняться к лучшему, понимая себя, а не обвиняя». В этом, говорит Либман, и заключен путь к внутреннему миру. Человеческое Я, по его словам, не дар Божий, а достижение: именно так мы и должны его воспринимать. Религии будущего придется многое почерпнуть из блокнота психиатра. Эмерсон справедливо писал о том, что «во всяком творении Божьем есть трещина»: все несовершенно, все меняется, даже Заповеди. Либман наставляет читателей в стиле книги Исход: «Итак, не страшись потаенных импульсов своих». Отсюда и следующее наставление: не «люби ближнего, как самого себя», а «люби как следует себя – тогда полюбишь и ближнего». Нам необходимо смириться с нашим несовершенством, научиться принимать свои внутренние разногласия, понять, что неудача – «такой же великий и важный человеческий опыт», как и успех – тогда мы сможем выиграть героическую битву за открытие самих себя.

«Величайшая из радостей жизни – приятие, одобрение, симпатия и близость наших сотоварищей. Многие не понимают, что наша потребность в других людях так же глубока, как потребность в пище».

Либман полагал, что есть психологические причины и у атеизма, что он рождается из «недоверия» к вселенной, вызванного событиями раннего детства, когда родители «катастрофически» пренебрегают ребенком или обращаются с ним жестоко. Он считал, что эмоции, порожденные этими переживаниями, сильнее любых рациональных аргументов, что жертва их не способна (или не может пожелать) поверить ни человеку, ни богу. «Противоречия в семье порождают духовную шизофрению: в действиях родителей проявляется любовь, но верят они в сурового, мстительного бога».[614]

Далее, пишет Либман (и это становится неожиданностью для многих его читателей), нам необходимо понять, что бог не всемогущ, а ограничен (иными словами, место и значение религии уменьшается); а это означает, что мы призваны, вооружившись в дополнение к религиозным истинам истинами психиатрическими, сделаться партнерами, со-работниками бога. Либман согласен, что религия может стать «своего рода ядом», усилить дурные человеческие наклонности; поэтому жизненно важно, чтобы богословие, «желающее воистину служить нашей цивилизации и исцелять ее раны, облачилось в мантию более терпимой психиатрической мудрости». Религии, настаивает он, нужно иметь мужество признать свои ошибки и, под руководством психологии, «понять, сколь глубоко заблуждается она в своем отношении к эмоциям». Динамическая психотерапия в религиозном контексте «сможет вернуть жизни целостность… Теперь мы знаем достаточно, чтобы освободить человека».

Сравнивая религию с психотерапией – заявляя, что они во многом выполняют одну и ту же задачу, заполняют одну и ту же брешь – Либман озвучил вывод, который многие уже сделали для себя. Для верующих душ его книга звучала как вызов; однако для тех, кто ушел или собирался уйти из церкви, утверждение, что психология может улучшить религию, лишь подтверждало, что современные технологии способны заменить устаревшую и иногда ненужно жестокую традицию. По словам Алана Петиньи, «религия как связь со сверхъестественным заменялась религией как терапией». (Сам Либман с верой не порывал: в 1948 году, после его безвременной и трагической гибели, в знак траура были отменены занятия в бостонских школах.)

Либман проводил параллели между религией и психологией напрямую. Многие другие достигали того же эффекта при помощи косвенных или неожиданных сравнений. Даже звучащие вскользь, как бы невзначай, такие сравнения оказывали глубокое влияние. Одной из ключевых фигур «либерального поворота» стал доктор Бенджамин Спок, одновременно заинтересовавшийся Фрейдом и методами воспитания детей. Надо заметить, что приемы воспитания детей, общепринятые в начале ХХ века, отличались от современных не меньше, чем отношение к искусству; и этими переменами мы во многом обязаны доктору Споку.

Вплоть до начала 1940-х годов многие родители – особенно родители первенцев – черпали наставления по воспитанию детей из Библии или у местных пасторов, многие из которых, надо сказать, зачастую воспринимали детей как «испорченные порождения первородного греха». Не кто иной, как родной дед жены Спока, в 1847 году опубликовал книгу под названием «Христианское воспитание». Другие полагали, что характер ребенка определяется, в первую очередь, наследственностью, и, следовательно, изменить или улучшить его невозможно. Широко распространены были насильственные методы – например, детям связывали руки, чтобы отучить их сосать палец.

Спок получил педиатрическое образование: психоанализом он увлекся отчасти по личной склонности, отчасти потому, что психотерапию проходила его жена Джейн (позднее она попала в психиатрическую лечебницу в связи с алкоголизмом и другими проблемами). Психоанализ в Америке еще ютился на задворках науки, когда Спок записался на двухнедельные семинары в Нью-Йорском психоаналитическом институте и начал проходить психоанализ сам. Во время анализа и на семинарах он начал понимать, какие «глубинные» мотивы стоят за грудным вскармливанием, отнятием от груди и приучением ребенка к туалету. Постепенно он пришел к мысли, что «дурных детей», о которых говорят сторонники первородного греха, не существует – есть лишь дети, с которыми дурно обращаются. Он открыл для себя работы Эрика Эриксона и Маргарет Мид, рассказывающие о воспитании детей в других культурах, где им дают куда больше свободы, чем в Америке. Это навело Спока на мысль о необходимости приспособить идеи Фрейда для педагогической практики (сам Фрейд в то время был в Америке непопулярен, особенное неприятие встречала его теория детской сексуальности). Впервые Спок начал применять концепции Фрейда в 1938 году.[615]