Лондон. Прогулки по столице мира - Генри Воллам Мортон

Несколько слов о сокровищах Южного Кенсингтона, посещении Королевского военно-морского колледжа в Гринвиче и Морского музея. Я отправляюсь во дворец Хэмптон-Корт, чтобы пройтись по его галереям и посидеть в садах. Иду в центр радиовещания и, когда куранты Биг Бена бьют полночь, стоя на Вестминстерском мосту, я желаю Лондону спокойной ночи.

1

О Сохо, Блумсбери и Южном Кенсингтоне можно было бы написать множество книг, и они действительно написаны.

Сохо представляет собой весьма обветшавший памятник георгианской эпохи. В давние времена этот район стали заселять гугеноты, и с тех пор Сохо привлекателен для иностранцев. В восемнадцатом столетии здесь жил король Теодор Корсиканский, а в девятнадцатом — Карл Маркс. Сегодня в Сохо преобладают рестораны и кинотеатры. Толпа чужаков, заполняющих его улицы, отличается от типичной лондонской толпы, а экзотические бакалейные лавки Сохо, в которых продаются оплетенные бутылки кьянти, пармезанекий сыр, тунец и чеснок, отличаются от лавок обычных английских бакалейщиков.

В Сохо царит скорбная атмосфера изгнания. Когда Жак, участник французского движения Сопротивления, и его жена-итальянка, брат которой был антифашистом, заработают достаточно денег, они продадут свой маленький ресторанчик и уедут жить во Францию. Когда киприот Николас прослужит достаточно долго и его уже лоснящийся вечерний костюм не будет стоить и ломаного гроша, он упакует чемоданы и отправится домой, в Ларнаку. Подобные планы вынашивают все обитатели Сохо. Люди работают здесь, а жить мечтают в каком-нибудь другом месте. Здесь есть изгнанники-греки, изгнанники-турки и даже изгнанники-китайцы. Последняя война только увеличила количество национальностей, представителей которых можно здесь встретить.

Улицы Сохо излучают, скажем так, подмоченное жизнелюбие. Быть может, люди здесь имеют чуть более смуглый оттенок кожи и чаще жестикулируют. Бывает, что они, собравшись в группы, выходят на мостовую и о чем-то спорят. Эти люди покупают какие-то совершенно немыслимые газеты на чужих языках. Ароматы экзотической пищи, исходящие из подвалов и вентиляционных труб Сохо, и группы жестикулирующих на улицах людей придают этому району некоторое сходство с римской Пьяцца дель Пополо, афинской площадью Конституции или мадридской Пуэрта-дель-Соль, а случайно услышанная фраза на незнакомом языке — на фоне типичного лондонского фонарного столба — на мгновение перенесет то ли в Вену, то ли в Варшаву.

Но даже несколько столетий иностранной «оккупации» не сумели придать Сохо континентальный вид. Этот район не что иное, как весьма ветхая часть Лондона георгианской эпохи. Нижние этажи некоторых зданий перестроены, теперь в них продаются саксофоны и кинопроекторы. Другие оснащены стеклянными дверями, которые ведут в отделанные хромированным металлом коктейль-бары. Но верхние этажи убеждают, что перед вами те же самые дома из красного кирпича, какими они были во времена Босуэлла и Джонсона.

Блумсбери, как и Сохо, представляет собой памятник архитектуры георгианского периода. Здесь расположены здания Британского музея и Лондонского университета, и здесь же сосредоточен беспокойный мир конечных железнодорожных станций. И то и другое заслуживает внимания. Этот район приспособился к современной жизни, хотя в нем и сохранилось многое из того, что служит мучительным напоминанием о днях былого величия, о днях, когда на прекрасных площадях стояли роскошные дома, в которых жили богатые купцы и выдающиеся актеры.

Величественные площади Блумсбери все еще напоминают о славном прошлом этого района, хотя здесь едва ли найдется дом, помещения которого не были бы отведены под офисы и квартиры или перестроены в пансионы. Размышляя о Блумсбери, я всякий раз представляю себе голубей, которые прохаживаются перед зданием Британского музея, и слышу чириканье сидящих на деревьях воробьев. Я вижу какую-нибудь площадь и железную ограду, за которой стоят несколько высоких платанов. Группа иностранных студентов, засунув книги под мышки, не спеша прогуливается по району. Они вышли из своего пансиона, перестроенного из трех или четырех старых домов. Археолог и востоковед медленно проходят мимо магазинов на Грейт-Рассел-стрит. Обитающие там книготорговцы знают о Востоке и о литературе почти все. В моменты триумфа, когда мне казалось, что научная работа есть нечто более привлекательное, чем утомительная писанина, пределом моих мечтаний была квартира в Блумсбери с видом на Британский музей.

В Блумсбери проживало так много знаменитостей, что всех их трудно будет перечислить. Среди поэтов можно назвать Грея, Шелли, Каупера, Кольриджа, Уильяма Морриса, Суинберна и Кристину Россетти. Среди писателей — Диккенса, Теккерея, Маколея, Хэзлитта, Лэма, Исаака Дизраэли и Дарвина. И наконец, среди художников — Констебля, Берн-Джонса и Миллеса. В уже не столь отдаленные времена Блумсбери, благодаря своим новым обитателям, стал восприниматься как пристанище интеллектуалов и коммунистов. «Блумсберийский интеллектуал» или «блумсберийский большевик» — так стали называть современного лондонца, независимо от того, насколько это определение справедливо в отношении какого-нибудь разговорчивого молодого человека с бородой, курившего трубку и носившего пестрые рубашки. В период между двумя мировыми войнами здесь появилось множество таких молодых людей.

Южный Кенсингтон своим возникновением обязан принцу-консорту и «Великой выставке» 1851 года. Этот район — подарок неблагодарной нации от Альберта Доброго, супруга Виктории, искренне желавшего поднять интеллектуальный уровень англичан. Его имя увековечено в Мемориале Альберта, в Альберт-холле и в музее Виктории и Альберта. В Кенсингтоне так же много пансионов и гостиниц, как и в Блумсбери. Но если Блумсбери «специализируется» на иностранных студентах, то в Кенсингтоне предпочитают селиться пожилые дамы. Впрочем, в подобных вопросах сложно делать какие-либо обобщения.

Когда «Великая выставка» в Гайд-парке закончилась, было решено впредь проводить ее в Сайденхэме и размещать в Хрустальном дворце. Однако некоторые экспонаты выставки признали достойными сохранения. Именно они стали ядром огромной коллекции, из которой впоследствии вырос музей Виктории и Альберта. Сначала цель экспозиции обозначалась как стремление показать взаимосвязь искусства и промышленности и научить тому, каким образом можно эту взаимосвязь использовать. Весьма примечательна классификация экспонатов, которые разбиты на следующие группы: «Изделия из дерева», «Изделия из металла», «Керамика» и т. д. Основатели выставки, люди викторианской эпохи, понимали, что цивилизации машин недостает вдохновения цивилизации мастеров. Обычно пространство музея всегда ограничено, но в Южном Кенсингтоне места было вполне достаточно, поэтому фонды музея Виктории и Альберта щедро пополнялись всевозможными устройствами, практическое предназначение большинства из которых ныне, увы, не поддается определению.

Мне сложно сколько-нибудь подробно описать этот музей, поскольку в данный момент в нем все еще продолжается начавшаяся после войны реорганизация. Замечу только, что это единственная во всем мире коллекция столь удивительных экспонатов. Едва ли найдется достойное внимания творение человеческих рук, которое не было бы в нем представлено: мебель, гобелены, ковры, глазурь, скульптура, слоновая кость, стекло, наручные и настольные часы, изделия из золота, серебра, железа и латуни, кружева и ткани, живопись, силуэты и миниатюры…