Собор. Роман о петербургском зодчем - Ирина Измайлова

– Н-нет! – вырвалось у Монферрана, хотя следовало бы для вида помолчать и подумать.

– Отчего же? – несколько настороженно спросил Николай.

Огюст собрал последние силы и ответил:

– Государь… После того, что произошло, после того, что сейчас я узнал от вашего величества… Если бы вновь я стал работать в таком месте, я бы почитал своим долгом лично следить за всеми работами, чтобы не допустить уже никакой оплошности производителей работ… А у меня сейчас самое важное происходит на строительстве Исаакиевской церкви, много и другой работы, и я… не смогу…

– Знаю, знаю. – Николай опять улыбнулся. – Вы правы, конечно же. Пусть этим займутся другие, пусть они же и отвечают за то, что сделают.

Он опять прошелся по кабинету и остановился. Его лицо снова было совершенно непроницаемо.

– Ну вот, мсье, а теперь ступайте.

Кланяясь, Огюст заметил, что головокружение прошло, но в ногах его и во всем теле появилась вдруг немыслимая слабость.

Он вышел из кабинета. В приемной, благо там не было даже дежурного офицера, достал платок и поспешно вытер лицо и шею, тщательно поправил шелковый шарф, выпрямил воротник мундира, спрятал платок и почти бегом выскочил в коридор. Как он прошел его, как спускался по лестнице, как и у кого взял свою шубу, он уже не мог потом вспомнить. Его начало трясти, будто в лихорадке, перед глазами прыгали какие-то красно-лиловые чертики.

«Играл со мной, будто кошка с мышью, водил на привязи, пугал, а сам-то знал, что я ни при чем! – в ярости думал архитектор, выскакивая опрометью из дворца и тотчас оступаясь на гладком утоптанном снегу. – Так унизить! Господи, что за мерзость… „Вздернуть мало“! Вздерни, изволь!»

– Август Августович, куда вы? Что случилось? – Рядом с собою он услышал тревожный возглас Алексея и остановился, только тут сообразив, что проскочил мимо своей кареты.

– Что с вами? – испуганно заглядывая ему в лицо, спрашивал Алеша.

– Ничего. – Огюст, обернувшись, постарался улыбнуться управляющему. – Решительно ничего. Все обошлось, слава Богу.

Алексей перекрестился. Лицо его тоже было в поту, губы подрагивали, и Огюст понял, что, ожидая его, верный слуга переживал настоящие муки ада. Это сочувствие к нему, этот страх за него, эта любовь успокоили архитектора. Он подумал об Элизе, которая там, дома, еще не знает, чем все кончилось, вспомнил, как, уходя, малодушно показал ей свой страх…

Ему стало неловко и досадно, и он со всей поспешностью вскочил в карету.

– Домой, домой, быстрее домой!

Об его разговоре с императором никто и нигде не узнал. Никаких сплетен по этому поводу не последовало, и вскоре в Петербурге заговорили о том, что, как всегда, Монферран вышел сухим из воды и любовь его величества в который уже раз помогла ему.

Восстановлением дворца занялись Стасов и молодой, но уже очень известный архитектор Александр Брюллов. Монферран знал этого архитектора, в юные годы тот несколько месяцев проработал у него в Комиссии построения и успел за это время с ним перессориться. Но, несмотря на это, Огюст успел заметить его незаурядный, блистательный талант.

Что касается Василия Петровича Стасова, то он в первые же дни работ в Зимнем дворце пришел к Монферрану консультироваться – ему было приказано вернуть многим интерьерам их прежний вид.

Огюст расценил вначале приход старого зодчего как простую любезность, дань уважения и хотел было отмахнуться, отговориться занятостью, но Стасов с присущей ему резкостью и упрямством сразу разъяснил, что к чему.

– Вы меня не гоняйте, сударь, я к вам пришел не попрошайничать, а помощь вашу получить, и отказывать с вашей стороны – свинство! Вам что, секретов своих жаль или стесняетесь старика поучить? А вы не стесняйтесь, голубчик! Достаньте-ка ваши чертежи и рисунки, и посидим с ними вечерок-другой, а потом восьмой-десятый.

– Да что вы, Василий Петрович, сами в них не разбираетесь? – с досадой спросил Монферран, которому после всех пережитых потрясений захотелось покапризничать. – Право, видеть я не хочу больше этого дворца!

Стасов так и подскочил:

– Очумели, милостивый государь?! Что за слова? Хотите или нет, а восстановить его – долг и мой, и ваш, вы же столько сил на него положили! А самому мне разбираться долго – времени-то в обрез, государь опять торопит. Или хотите, чтобы я тоже нагородил деревяшек?

– Нет, нет! – в испуге закричал Огюст. – Не надо дерева, ради Бога! А не то он снова загорится…

Василий Петрович рассмеялся, грозя архитектору пальцем:

– А, то-то же! А то «видеть не хочу»… Я и еще буду просить у вас помощи. И вот в чем… Раз уж думать о пожарной безопасности, то мне бы хотелось теперь сделать во дворце ваши с господином Росси любимые металлические перекрытия. Спорил я с вами, а теперь вот убедился, что вы правы. Говорил с Брюлловым, он согласился со мной. Кстати, он тоже хочет к вам за советом пожаловать, да боится, что вы в обиде на него после какой-то там давней вашей ссоры.

– Что вы! – рассмеялся Монферран. – Я о ней давно забыл и думать! Пусть приходит. А идея ваша с перекрытиями великолепна. Что от меня зависит, я готов сделать. И спасибо, что пришли…

– Теперь «спасибо», а то чуть не выгнали! – Сердитое лицо Стасова вдруг смягчилось. – Ну а впрочем, я вас куда как понимаю. У меня бы такая работа погорела, я бы просто головой об стену колотился. Да еще из-за ротозея-неуча какого-то… Ну так что, будем работать?

К великому потрясению всей Европы, Зимний дворец был возрожден менее чем за полтора года…

Алексей Васильевич на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, прошел по коридору, погасил свечи в двух золоченых бра возле двери гостиной и, заметив, что оттуда сочится свет, приоткрыл дверь.

Элиза сидела в кресле подле слабо тлеющего камина и при свете одной-единственной свечи читала небольшую книжку в светлом переплете. Заметив Алексея, вернее, угадав его присутствие, она подняла голову:

– Ты что, Алеша?

– Ничего. Свечи тушил. Горничная опять позабыла. Отчего не ложитесь, Элиза Эмильевна? Давно за полночь.

Элиза слегка улыбнулась, поправляя на плече шерстяную шаль, откладывая книжку на столик и переводя рассеянный взгляд на каминные часы.

– Да, верно… Но мне спать не хочется. А что мсье, лег ли?

Алексей сердито махнул рукой:

– Ляжет, пожалуй! Как доктор ушел, он с постели долой и шасть к себе в библиотеку. Я его там отыскал, говорю: «У вас, сударь, жар, и вам лежать велено». Рассердился, но в спальню пошел. Да только прихватил с собой толстенную книгу латинскую. Вот с ней сейчас и сидит. Говорит: «Не могу лежать, только хуже делается!» Ну что мне остается? Сами попробуйте его уговорить.

– Попробую, – нерешительно, со вздохом проговорила Элиза. – А может быть, и не стоит его трогать… Он болеть не умеет. Мучается, как ребенок. Пусть посидит. Я знаю, что он читает. Эразма Роттердамского. Любимого философа. Ты читал его, Алеша?