Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси - Нил Гейман

Племя у них было небольшое по тогдашним меркам: по меркам кочевников северных равнин. У них был свой бог, череп мамонта и шкура мамонта, из которой было сшито нечто вроде мантии. Нуньюннини — так звали этого бога. Когда они останавливались надолго, он отдыхал на деревянном помосте, высотой в человеческий рост.

А она была ведунья и хранительница тайн, и имя ей было Ацула, лиса. Когда они шли, двое мужчин несли за Ацулой бога на длинных шестах, закрытого медвежьими шкурами, дабы его не видели в такое время, когда он не свят, глаза непосвященных.

Они скитались по тундре и несли с собой свои шатры. Самые лучшие шатры были сделаны из шкур карибу, и священный шатер тоже был из шкур карибу, и в нем собрались четверо: Ацула, ведунья, Гугвей, старейшина племени, Яану, военный вождь и Калану, разведчик. Она собрала их в священном шатре через день после того, как ей было видение.

Ацула настругала в огонь лишайника, следом бросила сушеные листья — своей короткой, высохшей рукой: листья начали дымить, дым ел глаза, и запах у него был очень резкий и странный. Потом она сняла с деревянного помоста деревянную миску и передала ее Гугвею. Чашка была до половины наполнена темно-желтой жидкостью.

Ацула нашла грибы пунг — на каждом по семь точек, только настоящая ведунья может отыскать грибы, на которых по семь точек, — сорвала их в новолуние и высушила на нитке из оленьих хрящей.

Накануне перед сном она съела три сушеных грибных шляпки. Сны ей снились невнятные и страшные, о ярких быстрых огнях, о высоченных скалах, которые сплошь были полны огней и торчали высоко вверх, как сосульки. Среди ночи она проснулась вся в поту, и ей хотелось помочиться. Она присела над деревянной чашкой и наполнила ее мочой. Потом выставила чашку наружу, на снег, и снова уснула.

Проснувшись, она выбрала из деревянной чашки кусочки льда: жидкость стала темнее и гуще.

Именно эту жидкость она теперь и передала по кругу, сначала Гугвею, потом Яану и Калану. Каждый из них сделал по большому глотку, а сама Ацула приложилась к чашке последней. Она сделала глоток, а остатки вылила на землю, прямо перед богом, и это было возлияние для Нуньюннини.

Они сидели в задымленном шатре и ждали, когда заговорит бог. Снаружи, в полной темноте, выл и свистел ветер.

Калану, разведчик, была женщина, которая ходила и одевалась как мужчина: она даже взяла Далани, четырнадцатилетнюю девушку, себе в жены. Калану крепко-накрепко зажмурила глаза, а потом встала и подошла к помосту, на котором лежал череп мамонта. Она набросила на себя мамонтову шкуру и встала так, чтобы ее собственная голова оказалась внутри черепа.

— Зло на этой земле, — сказал Нуньюннини голосом Калану. — Зло, причем такое, что если вы останетесь здесь, на земле ваших матерей и матерей ваших матерей, то умрете все до единого.

Остальные трое заворчали.

— Это охотники за рабами? Или большие волки? — спросил Гугвей, волосы у которого были длинные и седые, а лицо такое же морщинистое, как серая кора на терновнике.

— Нет, не охотники за рабами, — сказал старый Нуньюннини, каменная шкура. — И не большие волки.

— Это голод? Здесь будет голод?

Нуньюннини молчал. Калану выбралась из черепа и села ждать вместе со всеми.

Гугвей накинул на себя мамонтову шкуру и сунул голову внутрь черепа.

— Никакой это не голод, сами знаете, — сказал Нуньюннини устами Гугвея, — хотя и голод тоже придет следом.

— Тогда что это такое? — спросил Яану. — Я не боюсь. Я буду драться. У нас есть копья и метательные камни. Пусть даже сотня могучих воинов выйдет против нас, мы все равно одолеем. Мы заведем их в болота и расколем им кремнями черепа.

— Это не люди, — сказал Нуньюннини старческим голосом Гугвея. — Это придет с неба, и никакие копья, никакие камни вас не защитят.

— А как же мы сможем спастись? — спросила Ацула. — Я видела огонь в небе. Я слышала гром, громче, чем от десяти молний. Я видела, как леса лягут на землю и закипят реки.

— Ай… — сказал Нуньюннини, но ничего больше не добавил. Гугвей выбрался из черепа, неловко согнувшись, потому что человек он был уже старый и костяшки у него на руках распухли.

Воцарилось молчание. Ацула бросила в костер еще немного листьев, и у них опять заслезились от дыма глаза.

Потом Яану встал, пошел к мамонтовой голове, накинул на себя шкуру и сунул голову внутрь черепа. Голос у него был гулкий и громкий.

— Вы должны отправиться в далекий путь, — сказал Нуньюннини. — Вы должны идти туда, где солнце. Там, где встает солнце, вы найдете новую землю, и в этой земле зло не тронет вас. Путь будет долгим: луна набухнет и высохнет, умрет и оживет два раза, и по дороге вам встретятся и охотники за рабами, и дикие звери, но я поведу вас и сохраню в дороге, если вы будете идти туда, где встает солнце.

Ацула плюнула на земляной пол и сказала:

— Нет.

Она чувствовала, как бог на нее смотрит.

— Нет, — сказала она, — дурной ты бог, если советуешь нам такие вещи. Мы все умрем. А если мы все умрем, кто будет носить тебя с одного холма на другой, и ставить тебе шатер, и умащивать твои бивни жиром?

Бог ничего не сказал. Ацула и Яану поменялись местами. Лицо Ацулы выглянуло наружу сквозь отверстия в желтой мамонтовой кости.

— В Ацуле нет веры, — сказал Нуньюннини голосом Ацулы. — Ацула умрет прежде, чем вы все войдете в новую землю, но вы, остальные, будете жить. Верьте мне: там, на востоке, лежит земля, в которой нет людей. Эта земля станет вашей, и землей детей ваших, и детей ваших детей, на семь поколений и еще семь раз по семь. Если бы не Ацула и неверие Ацулы, она была бы отдана вам на веки вечные. Утром снимите шатры и соберите имущество, и ступайте на восход солнца.

И тогда Гугвей, и Яану, и Калану склонили головы и возопили в честь силы и мудрости Нуньюннини.

Луна набухла и высохла, набухла и высохла еще раз. Племя шло на восток, туда, где встает солнце, против ледяных ветров, которые жгли им кожу. Нуньюннини не обманул: по дороге они не потеряли ни единого человека из всего племени, если не считать одной женщины, которая умерла родами, а роженица принадлежит луне, а не Нуньюннини.

Они прошли по земляному мосту.

При первых же проблесках света Калану ушла от них, чтобы разведать дорогу. И вот небо опять потемнело, а Калану так и не вернулась, но вместо этого зажглось вдруг ночное небо, и ожило огнями, белыми и зелеными, фиолетовыми и красными, и огни эти перемигивались, переливались и перебегали из конца в конец неба. Ацуле и ее народу и раньше доводилось видеть северное сияние, но они по-прежнему его боялись, а такого мощного не видели никогда в жизни.

Когда огни на небе слились в огненные реки и потекли сами собой, вернулась Калану.

— Иногда, — сказала она Ацуле, — мне кажется, если я раскину руки, то упаду в небо, головой вперед.