Московские Сторожевые - Лариса Романовская

— Хм… ну колли вроде. А если злюсь — то в фокстерьера… — Я запнулась, вспомнив Марфину дворнягу. И то, как мы потом стояли у подъезда, потроша последнюю Жекину пачку, а сигареты выпадали из натруженных пальцев…

Нам же вручную пришлось все лестничные площадки перебрать, меняя у соседей представления о Марфе: кто в подъездную дверь войдет или выйдет — тот сразу позабудет, что у странной дамочки с последнего этажа была когда-то дочка. Конечно, Старый еще сам на Марфу одно свойство навесил. Так сразу и не опишешь… Ну что-то вроде новомодного фумитокса, которым отпугивают насекомых. Любой Марфин знакомец, попадая под эту «волну», вспоминал о гражданке Собакиной лишь то, что она сама помнила о себе нынешней.

Сколько на такую работу сил уходит, я себе до этого представляла с трудом. И с трудом же помнила, как Савва Севастьяныч тогда выходил из подъезда: пошатываясь не хуже, чем мирской алкашок. Сел в куцый сугроб у тротуара и не шевелился несколько минут — пока к нему не подошла местная дворняга, та самая, с которой Марфа копировала себя — палевая псина, в чьих предках явно был голден ретривер…

Собака была настоящей, не перекидной — и Старый минут двадцать гладил ее по загривку, отогревая заледеневшие после работы пальцы. Жалел, что не может взять к себе, — Цирля и морской мыш с мирским животным вряд ли уживутся. Афанасий, которого после зачистки помещения трясло куда меньше, выжидал, когда дворняга освободится. Потом кратко прищелкнул пальцами: «Марго, домой», — и собаченция послушно заняла место на полу у переднего пассажирского кресла, позволяя Старому чесать себя по холке до самого дома.

— В колли? — Жека вклинилась в мои воспоминания с какой-то странной интонацией. — Понятно. А у Гуньки кокер-спаниель выходит. Рыжий такой, ты себе просто не представляешь… — нежно улыбнулась Евдокия. — Он мне тогда… осенью показывал.

Я запнулась. А Жека куда более бодрым тоном продолжила:

— Ну ниче… Сейчас его Старый после праздников в Нижний свозит теорию Козловскому сдать и пристроит мальчика… ну куда-нибудь. Я сразу успокоюсь, ты не думай.

Да я и не думала. Ну про Дуськин интерес. Я вспомнила, как Гунька сегодня уже почти на рассвете стрекотал клавишами, описывая под диктовку Старого все события прошедшей ночи.

— Давно мы столько косяков за сутки не огребали, — уловила мой настрой Жека. — Мне Старый потом сказал, что он всю веселуху с Марфой попробует как военно-полевой суд по бумагам провести.

— Думаешь, получится? — понадеялась я. Еще не хватало, чтобы Старый с должности слетел из-за всех наших неурядиц. Савве Севастьянычу такое… ну как гибель, честное слово. Нам непонятно с кем срабатываться, не в радость перемены, но Старому труднее.

Впрочем, о том, что после праздников всем нам придется несладко, мы с Жекой вспомнили почти хором. Я — про срок, который мне по Несоответствию светит. При самом оптимальном раскладе получалось два года условно, а при пессимистическом — пятерка в мирской шкуре. Бррр… Хорошо хоть, что, в отличие от Марфы, у меня моя память останется.

— Ничего… как раз выдохнешь, ребеночка родишь, я у тебя крестной буду, — утешила меня Евдокия. — И вообще, Ленка, у тебя хотя бы неизвестность впереди. А у меня что? Семейное счастье, блин!

— Кто?

— А ты думаешь, мне Старый Анькины игрушки просто так дал? — Жека указала на стоявшую на обшарпанном хозяйском холодильнике жестянку с нарядами от бумажных кукол.

— Нет? — Я в испуге подавилась догадкой. Неужели и вправду кому-то взбрело в голову навесить на непутевую Евдокию воспитание чужого ребенка. Да еще не мирского, а колдовского. Нашел кому, откровенно говоря. Наша Дуська чуть ли не ровесница будет Марфиной Анечке, если по характеру судить. А уж по уровню ответственности…

Жека пробормотала что-то совсем непристойное — хорошо, что в этот момент за окном заискрилась новогодняя пальба. Не люблю я, когда выражаются.

— Так что, сама понимаешь… Папа, дочка, я — дру-у-ужная семья.

— Какой папа?

— А ты что, Артемчика не помнишь? Он же завтра в полночь ко мне с вещами… Ну раз пошла такая сказка, то станет моим мужем, без вариантов. А Анька типа дочкой. Веселая семейка, маму вашу!

Я хмыкнула, представляя себе Жеку в роли любящей и заботливой хранительницы очага. Вслух не расхохоталась только потому, что у меня нежно затрепетал мобильник. Пришлось давиться смехом — пусть Жека думает, что это меня телефонный собеседник развеселил. А то она иначе обидится, с ней так нельзя. Ну а кто мне трезвонит-то, кстати?

— Привет, Ириновна! — Голос у Тимки-Кота был ясный, будто он мне не из Ханты-Мансийска звонил, а из соседней квартиры. Правда, вот дикция… Я сразу на часы покосилась — сколько у них сейчас? Выходило, что до Нового года по тамошнему времени еще час с гаком, а наш врачеватель уже наотмечался, причем так… Крепко.

— С наступающим, — осторожно откликнулась я, опережая собеседника. — Пусть у тебя праздники удачно пройдут. Чтоб мирские не досаждали, пациенты не огорчали, коты обогревали…

— Да какие там праздники, Лиль… — хмыкнул Кот. — У меня тут свои именины сердца… яблочного!

Я заинтересованно охнула, сообразив, что Тимофей, если что и отмечает сейчас, так только какую-то свою удачно решенную задачку. У них ведь до Инкубатора мирские праздники толком не долетают по причине отдаленности от крупных населенных пунктов, можно спокойно делом заниматься.

— Это чье сердце-то?

Жека оторвалась от экрана, приложила палец к губам — мол, мешаешь слушать, тут такое интересное… Даже громкость увеличила назло мне:

— О неподражаемом чувстве юмора Елизаветы Петровны Лындиной складывали легенды. Некоторые из них вошли в книгу воспоминаний об актрисе «Свет, камера, любовь», ставшую бестселлером уходящего года. Но большинство этих историй были известны поклонникам таланта Лындиной задолго до выхода книги. Например…

— Так что там с сердцем? — переспросила я, отступая в коридор.

— Я ж пацана нашего, ну, прежде чем со Старым в Москву отправить, на одну штуку проверить решил, взял срез кожи да малек крови, только сегодня результаты подтвердились. Ты понимаешь, Ириновна, что если рассматривать структуру ДНК с точки зрения…

Пришлось притормаживать. Мне бы по-простому лучше.

— Тьфу, самое вкусное мне обломала. Ну ладно. Лилька, ты помнишь, в какой ситуации яблоня на человеке плохо приживается?

— Ну не знаю, я ж не мирская, у них организм другой…

— Та-ак… Хорошо, переформри… переформулю… короче, меняю вопрос: на что яблоньку прививать плохо? — булькнул Тимофей. — С точки зрения ботаники…

Я задумалась — так сильно, что начала накручивать на палец бахрому от абажура — это у Жеки в прихожей такое бра висело, над прозрачным трельяжем. Отражение в трельяже выглядело легкомысленно, о генетике думать не желало. Но Тимофей так в трубке радовался…