Каннибалы - Юлия Яковлева

Почему считается, что страх – это леденящее чувство? От страха Геннадий чувствовал, как съеживается мошонка. Будто невидимый жар снизу грозил ее опалить.

Света еще говорила Петру «…платье не убьет?», когда телефон в ее (точнее, в Лидиной) сумочке засвиристел. Она вынула, посмотрела. Номер был незнакомый.

С незнакомых номеров ей звонили только в трех случаях: а) узнать, как часто она покупает колбасные изделия (молочную продукцию, подгузники, сигареты, рукава от жилетки), б) взять на дуру (впарить кредитную карту, скидочные купоны, ссуду, дырку от бублика), в) потому что ошиблись номером.

В первых двух случаях Света вежливо отвечала: «Идите, пожалуйста, на хуй». Но по третьим всегда пускалась в расспросы: какой номер набирали да кого хотели услышать. Один раз она час сорок восемь минут проговорила со стариком, который на двадцать шестой минуте стал называть ее «дочей», на тридцатой начал травить анекдоты, на семьдесят шестой признался, что у него девять дней как умерла жена, а на сто двадцать девятой сообщил, что боится бросаться с балкона. «Я тоже боюсь. Зачем это еще?» – призналась Света. После чего они поговорили еще минут двадцать и расстались тепло, придя к выводу, что «там» скорее что-то есть, чем нет.

Справедливости ради, случилось такое только раз. Почти все незнакомцы звонили, чтобы впарить что-нибудь ненужное. Но с тех пор на все звонки с незнакомых номеров Света отвечала не «здравствуйте, идите на хуй», а:

– Алло? Я вас слушаю, – таким ласковым и теплым голосом, что Петр удивленно вскинул на нее глаза в зеркало.

– Здравствуйте, – заговорил в трубке приятный баритон. – Меня попросил вам позвонить наш общий друг.

Света выпучила глаза, замахала рукой у Петра перед носом.

С балкона Геннадий бросаться не собирался.

5

– Маяковская… А… Маяковская…

Петр поглядывал на потоки машин. Один – летевший прямо по бульварному кольцу. Другой – медленно обтекавший площадь, чтобы вынестись на Тверскую (и тоже полететь). И в боковые улицы. Попирал постамент слоновьими ногами бронзовый поэт в пиджаке, гигантском, как портовый контейнер, поставленный на попа.

Лисья нора. Вот это что. Лисья нора, а не площадь. Несколько выходов – удирай в любой.

Вот почему он назначил им встречу здесь. А вовсе не потому, что…

– …удобно парковаться, – объяснил Свете Геннадий.

Петр чувствовал, как на шее встают дыбом волоски. Как потеют руки, лежащие на руле. Как обострились зрение и слух, вбирая все в обзоре на 360 градусов. Взгляд сквозь ветровое стекло, потом – по зеркалам заднего вида.

Он не знал, какую машину высматривает. Проблема!

Чувачок-то не дурак. Нет-нет. Он спросил, как узнает – ее. Лохушку-провинциалку в ядовито-розовом платье и локонах. «Соску», которой пожилой «жених» обещал камешки цвета цитрусовых.

Или все-таки дурак? Разве не странно, что он прискакал так быстро? А кто говорит «прискакал»?.. Хорошо, быстро нарисовался. Потому что покупательницу подогнал надежный человек?

Это смотрины, понимал Петр. Конечно, пока что смотрины. Заценит тачку, заценит девку. И сколько с нее можно содрать. Вернее, не с нее, а с… Стоп.

Пожилые «женихи» не сидят за рулем таких машин сами. Тем более ему никак не дашь «полтос». А если предположить ботокс и филеры? Торговцы мандаринами не колют ботокс.

– Блядь! – громко выплюнул Петр. Свою-то роль он упустил.

Света повернулась.

– Перелезай за руль, – велел он.

– А что т…

– Живо!

Петр выскочил. Хлопнул дверцей. Света засучила ногами, выбираясь из машины.

– Вон она. Черная бэха, – показал Геннадий, заметив розовый всполох платья.

– Блядь, – ахнула в машине рядом с ним Вероника.

Услышать это из ее прекрасных уст, всегда настроенных на мурлыканье, было так неожиданно, что Геннадий не стал и думать: моментально перестроился в другой ряд.

– Это мужик, который все шастал по театру, – вертела головой, оглядывалась Вероника. – Во все совался.

– Ты уверена?

Желудок у Геннадия съежился, как яйцо пашот, которое опустили в кипяток.

– Проверь. Если хочешь, – огрызнулась она.

Но Геннадий не хотел.

Он проигнорировал злобные сигналы клаксонов, вывел «мерин» в поток, который уходил в туннель, и рванул дальше по кольцу.

6

Петр опять посмотрел на часы.

На такие встречи не опаздывают. Не настолько. Он подошел к машине. Света опустила стекло.

– Набери его, – хмурился Петр. Но уже знал, что все это зря.

– Блядь! – рявкнул он.

Разумеется, номер уже был отключен.

В туннеле Геннадий нажал на кнопку, приспустил боковое стекло, ворвался дрянной вонючий воздух, и Геннадий щелчком выбросил в щель сим-карту.

7

– Не надо никуда меня подвозить. Не сахарная. На метро доеду, – пробормотала Света, вылезая, и Петр был ей благодарен. За это и за то, что больше она ничего не сказала.

Хотелось побыть одному. Вернее, наедине с этим мерзким чувством. Обдумать, что случилось. Нет, что случилось – понятно, тут думать не надо: обосрался.

Но не это больно поразило его. Обосраться это право каждого, и Петр его признавал. Дело в том, что он не ожидал, что обосрется вот так. Элементарно. Нет, он многому за эти годы и научился тоже. Мог найти взрывчатку так, что Барри, держа секундомер в руках, остался бы доволен. Он мог проверить периметр. Мог продумать электронный фарш целого дома, кабинета, автомобиля. Найти электронные следы.

Мог сделать бэкграунд-чек нового соискателя (еще только заявившего, что хочет работать в структурах компании!) – разрыть все, что тот утаил, забыл и даже не знал сам. Мог… Многое мог! Многому, работая у Бориса, научился тоже! – будем справедливы. Болезненное удивление Петра сейчас было сродни тому, что испытала бы Белова, сорвавшись с фуэте – па сложного, но привычного со школы. Па, которое ты привычно мог – и вдруг не смог.

Разучился. Потерял хватку. Обосрался.

А ведь Петр был уверен, что бывших ментов не бывает. Что приемы охоты сидят в тебе и будут сидеть до смерти, как инстинкт броска в хищном животном.

Оказалось, нет.

– Пошел отсюда на хуй, козел! – заорал Петр автомобилю, торопливо нырнувшему перед ним. Полегчало немного и ненадолго. Раздражение снова стало распирать его изнутри, как накатывающий приступ рвоты.

Петр припарковался у дома. Сгреб оставленную Светой сумочку, взял мешок с туфлями, перекинул через руку пальто – все это обещал вернуть Лиде в целости и сохранности.

У двери завозился с ключами. Невинная тяжесть вещей оттягивала руки, мешала. Раздражение Петра росло. Он распахнул дверь, и с ненавистью стряхнул, шмякнул об пол комок барахла. Отпихнул ногой. Нога увязла в пальто, обвившем рукавом, и это взбесило его окончательно.