Меченые - Сергей Шведов

Генерал ордена встретил Лаудсвильского сердечно. Еще бы, благородный Рекин был последней надеждой серых, от его изворотливости и ума зависело сейчас, быть ли Нордлэнду свободным, или над ним нависнет вечная мгла. Лаудсвильский без стеснения высказал эти свои соображения Унглинскому. Благородный Труффинн заслуг благородного Рекина не отрицал, но сумма, в которую он их оценивал, была значительно скромнее той, на которую претендовал Лаудсвильский. Ситуация сложилась неприглядная: Рекин настаивал, Труффинн энергично отбивался, изнемогая в борьбе. Приход приграничных владетелей спас Унглинского от поражения, точнее, дал ему необходимую передышку. Благородные Брандомский и Агмундский с удивлением посматривали на разгоряченных спором главарей серого ордена. Унглинский поспешил придать своему одутловатому покрасневшему от гнева лицу приличествующее обстоятельствам выражение. Лаудсвильский же был настроен воинственно — более удобный случай запустить руку в казну ордена мог и не представиться.

— Хаслумский сбежал, — сообщил он приграничным владетелям, — и не нашел ничего лучше, как спрятаться за юбкой королевы. Чуб рвет и мечет. Штурм замка Хольм становится неотвратимым.

— Этого следовало ожидать, — спокойно заметил Агмунский. — У Чуба не так много времени. Одним ударом он может выиграть все. Королева Ингрид — это наше знамя. Если в Нордлэнде не будет законного наследника, то ваши владетели передерутся за корону Рагнвальда, и меченые без труда накинут им хомут на шею, как это уже случилось с нашими.

— Где твои союзники, благородный Труффинн? — возмутился Брандомский. — Зима на носу, а о них ни слуху ни духу.

— Не так-то просто поднять кочевников в набег, когда уже ударили морозы и выпал снег.

— Весь расчет был на суматоху у границы, — поддержал Брандомского Рекин, — теперь вассалы Башни потребуют куда больше золота за измену. Пусть твои союзники помогут хотя бы деньгами.

— Золота они не жалеют, — вырвалось у Труффинна.

Лаудсвильский язвительно усмехнулся. Унглинский недовольно поморщился, проклиная себя в душе за несдержанность. Конечно, золото он даст, но не такую же непомерную сумму, на которой настаивает благородный Рекин.

Лаудсвильский возмутился: деньги требует не он, их требуют владетели Приграничья, которых тоже можно понять — замки разорены, мужики разбежались по лесам, а на носу зима.

— Треть этой суммы дадим мы, — сказал Брандомский, — кое-что добавит Тор Нидрасский, но это произойдет не раньше, чем владетели открыто встанут на нашу сторону.

— Уж не думает ли благородный Бьерн, что земляки поверят ему на слово? — ехидно полюбопытствовал Лаудсвильский.

Брандомский обиделся, ярл Агмундский поспешил вмешаться, чтобы не дать ссоре зайти слишком далеко:

— Мы передадим свою часть суммы владетелю Рекину, а остальное он получит из казны ордена.

— Поддержат ли нас владетели Нордлэнда? — спросил Брандомский у генерала Труффинна.

— Трудно сказать — смотря как обернется дело.

— Что же, прикажете им платить за освобождение собственных земель?! — возмутился Бьерн.

— Думаю, королеве Ингрид следует вернуть замкам кое-какие привилегии, отобранные в свое время королем Рагнвальдом, — посоветовал Лаудсвильский.

— За чем же дело стало — лучше поступиться частью, чем потерять все.

— Пусть Бент Хаслумский позаботится об этом.

Лаудсвильский остался доволен встречей. Правда, она могла быть и более удачной, но когда имеешь дело с двумя такими прижимистыми людьми, как Брандомский и Унглинский, трудно рассчитывать, что получишь все запрошенное. И без того сумма, вырванная у этих двух скупердяев, была умопомрачительной. На эти деньги можно будет не только скупить приграничных владетелей, но и приобрести изрядный кус земли для себя самого. Правда, деньги еще не получены, но…

Лаудсвильский слишком поздно заметил опасность. Трое одетых в темные плащи людей метнулись к нему из темноты, и владетель, нелепо взмахнув руками, провалился в пустоту. Упасть ему, впрочем, не дали: сильные руки подхватили обмякшее тело и потащили в ночь.

Рекин окончательно пришел в себя лишь спустя довольно продолжительное время, причем сколько убежало этого времени, он не знал, как не знал и того, где он в данную минуту находится. Голова раскалывалась на части, мысли путались и с трудом проворачивались в расстроенных мозгах. Улыбающееся лицо склонившегося над ним человека показалось ему удивительно знакомым, но Рекин не сразу осознал, что принадлежит оно второму лейтенанту и что много радости от этой встречи ждать не приходится. Лаудсвильский не на шутку перетрусил: холодный пот выступил у него на лбу, и даже в голове немного просветлело от дружеской улыбки Шороха.

Три мрачных молчуна смотрели на Рекина неподвижными холодными глазами. Лаудсвильский прежде не удостаивался беседы с ними, но он, конечно, знал, какую роль играют в Башне Драбант, Гере и Кон. Чужак Чирс скромно сидел в стороне, спокойный и недоступный, как всегда. В Ингуальдском замке он здорово помог Лаудсвильскому, буквально вынув его из петли, которую сладили меченые. Спасибо Ожской ведьме, которая по непостижимой для Рекина причине вдруг вздумала ему покровительствовать, написав брату весьма значимое, как оказалось, письмо. Возможно, Данна оценила благородное поведения владетеля, а возможно, имела на него какие-то виды. Так или иначе, Ингуальд был уже в далеком прошлом, а ныне перед Рекином разверзлась новая бездна, и маловероятно, что Чирс опять придет к нему на помощь. До владетеля стал потихоньку доходить весь ужас положения: надежды вырваться из лап молчунов не было никакой. Одно обстоятельство слегка приободрило Лаудсвильского: орудий пыток в комнате не было, а это оставляло шанс на спокойный разговор и, быть может, на спасение.

Шорох догадался, какие мысли сейчас бродят в голове угодившего в капкан владетеля, и улыбка на его губах из сахарной превратилась в медовую.

— Быть может, благородный Рекин расскажет нам о своих ночных приключениях?

— Я и не собирался ничего от тебя скрывать. — Лаудсвильский отчаянно тянул время, собираясь с мыслями.

— Надо полагать, все эти ночные переговоры велись исключительно в наших интересах? — Шорох не отказал себе в удовольствии поиздеваться над попавшим в беду владетелем.

— Не только в ваших, но и в моих, — дерзко ответил Рекин, поймавший наконец нить разговора.

— Кто присутствовал на встрече?

— Брандомский, Агмундский и Унглинский.

— Сплошь доброхоты Башни, — улыбнулся Шорох.

Рекин совсем не к месту удивился, как преображает улыбка лицо Шороха. Эта добродушная улыбка могла ввести в заблуждение кого угодно, но только не Лаудсвильского, хорошо знавшего, что представляет из себя этот человек и какова его роль в возрождении Башни. Второму лейтенанту было около тридцати лет, а значит, во времена разгрома той Башни он вполне способен был оценить весь трагизм происходящего и сохранить в памяти страшные картины разрушения. Для Тора, Ары, Рыжего и даже Лося Башня была всего лишь легендой, поскольку в силу возраста они не помнили практически ничего. То же самое можно было сказать и о подавляющем большинстве других меченых, за исключением очень немногих, среди которых был и Леденец, ровесник Шороха и его антипод, как успел заметить Лаудсвильский, прошедший с мечеными страшный путь по Приграничью. Вовсе не Чуб, а именно Шорох, за которым стояли молчуны, и был главным палачом владетелей, имевших неосторожность двадцать лет назад ввязаться в борьбу Гоонского быка с Башней. Лаудсвильский не мог сейчас без содрогания вспоминать подробности этих страшных летних месяцев и «подвиги» тогда еще сержанта Шороха на ниве борьбы с благородным сословием Приграничья. Кстати, именно Леденцу многие владетели были обязаны жизнью и сохранением своих семей и замков, да, быть может, еще мрачному Лосю, который, по слухам, поддержал третьего лейтенанта на совете Башни, что позволило Чубу умерить пыл очумевших от крови молчунов. Впрочем, Башня подчиняла Приграничный край не только кровью и страхом, Лаудсвильский понял это уже тогда.