Столп огненный - Кен Фоллетт

– Герцога убил Колиньи. – И показал признание Польтро.

Дальше все было настолько хорошо, насколько он не смел даже надеяться.

Герцогиня злобно прошипела:

– Колиньи должен умереть! Слышите? Он должен умереть!

Пьер поведал, что королева Екатерина уже делает попытки договориться о перемирии с протестантами, и Колиньи, скорее всего, по итогам этой сделки избежит заслуженного наказания.

Здесь с Анри едва не случилась истерика, и мальчик воскликнул со слезами в голосе:

– Я убью его сам! Сам убью!

– Конечно, убьете, мсье[52], рано или поздно, – ответил Пьер. – И в этот миг я буду рядом с вами.

Герцог Франсуа умер на следующий день.

Приготовления к погребению возложили на кардинала Луи, однако тот слишком редко бывал трезвым, чтобы сделать хоть что-нибудь путное, и потому Пьер без труда заменил кардинала в качестве распорядителя похорон. С помощью вдовствующей герцогини Анны он придумал совершенно роскошную церемонию. Тело покойного герцога сперва доставят в Париж, где сердце Франсуа обретет последний приют под сводами собора Нотр-Дам. Затем погребальный поезд двинется через страну в Шампань, где тело без сердца похоронят в Жуанвиле. Подобных посмертных почестей до сих пор удостаивались разве что короли. Несомненно, королева Екатерина предпочла бы увидеть менее пышную церемонию, но с нею Пьер советоваться не стал. Что касается ее самой, она всегда избегала ссор, если это было возможно, да и вполне могла решить, что отныне Меченый ничем ей не навредит, а потому пусть насладится королевскими похоронами.

А вот план Пьера по превращению Колиньи в главного козла отпущения осуществлялся не столь гладко. Екатерина снова доказала, что хитроумием и изворотливостью она ничуть не уступает Пьеру. Она отправила копию признания Польтро самому Колиньи, который укрылся среди протестантов Нормандии, и попросила ответить на обвинения. Скорее всего, королева искала способ объявить Колиньи невиновным.

Но де Гизы не забывают обид.

Пьер отправился в Париж, опередив поезд с телом герцога, чтобы завершить приготовления. Польтро давно доставили в столицу, он сидел в тюрьме Консьержери[53], на восточной оконечности острова Ситэ. По настоянию Пьера его строго охраняли: парижские католики обожали Меченого, так что, доберись толпа до Польтро, тому грозило быть разорванным на кусочки.

Пока тело герцога везли в Париж, Гаспар де Колиньи из своего добровольного заточения отверг всякую причастность к убийству Франсуа де Гиза и прислал копии этого заявления королеве Екатерине и вельможам при дворе. Пьер был вынужден признать – наедине с собой, разумеется, – что Колиньи защищался красноречиво и убедительно. Гаспар был еретиком, но никак не глупцом, а потому, решись он и вправду поквитаться с герцогом де Гизом, выбрал бы в исполнители кого-нибудь потолковее непутевого Польтро.

Особенно опасной выглядела последняя часть заявления Колиньи. Они писал, что сама суть правосудия позволяет ему встретиться со своим обвинителем при дворе, и просил королеву Екатерину обеспечить безопасность Польтро, дабы тот благополучно дожил до предполагаемой встречи.

Эта встреча в намерения Пьера ни в коей мере не входила.

Хуже того, в заключении в Консьержери Польтро вдруг отказался от своих показаний.

Следовало как можно быстрее все уладить. Пьер обратился к высшему суду, который именовался парламентом Парижа, и предложил немедленно осудить Польтро. В своем обращении он упирал на то, что, если убийца не понесет наказания, могут начаться беспорядки и мятежи, когда тело величайшего полководца Франции привезут в Париж. Судьи согласились с Пьером.

Ранним утром 18 марта гроб с телом герцога достиг южных окраин Парижа и был перенесен в монастырь.

На следующее утро Польтро признали виновным и приговорили к четвертованию.

Казнь состоялась на Гревской площади, на глазах безумно веселившейся толпы. Пьер тоже присутствовал, чтобы удостовериться в смерти Польтро. Осужденного за руки и за ноги привязали к четырем лошадям, смотревшим в четыре разных стороны, а потом этих лошадей стегнули кнутами. Предполагалось, что конечности оторвутся от тела и оставшийся калека истечет кровью. Но палач завязал узлы чересчур слабо и веревки соскочили. Тогда Пьер послал за мечом, и палач принялся поочередно отрубать Польтро руки и ноги. Толпа ревела от восторга, но со стороны происходившее выглядело омерзительно. Все растянулось приблизительно на полчаса, а Польтро в разгар казни перестал вопить, поскольку лишился чувств. Под конец ему отсекли голову, с этим вызывающе торчавшим чубом, и насадили ее на шест.

А день спустя тело герцога де Гиза ввезли в город.

11

Сильви Пало наблюдала за процессией и радовалась про себя.

Процессия вошла в город с юга, со стороны ворот Сен-Мишель, и ее путь пролегал через Университетский квартал, где располагалась лавка Сильви. Впереди шагали двадцать два городских глашатая, все в белом; они звонили в колокольчики и призывали горожан молиться за вечное блаженство усопшего героя. Далее следовали священники, из каждого прихода, с крестами в руках. Далее шли две сотни родовитых дворян с зажженными факелами, чад от которых накрывал процессию черной пеленой и затемнял, казалось, само небо. Войска, которые устремлялись за Меченым к многочисленным победам, были представлены шестью тысячами солдат, что приспускали знамена и били в барабаны; приглушенный звук напоминал раскаты далекой перестрелки. За солдатами вышагивало городское ополчение, и черные стяги трепетали на студеном мартовском ветру, налетавшем с реки.

Улицы заполнили скорбящие парижане, но Сильви знала, что некоторые из горожан, подобно ей самой, втайне радуются гибели Меченого. Его убийство принесло стране мир – хотя бы на время. Очень скоро королева Екатерина должна встретиться с Гаспаром де Колиньи и обсудить с ним новый указ о веротерпимости.

В гражданскую войну религиозные преследования ожидаемо ужесточились, однако протестанты из общины Сильви теперь чувствовали себя спокойнее. Однажды, пока Пьер был с герцогом, а Одетта веселилась со своими приятельницами, Сильви посидела за письменным столом бывшего мужа – и переписала каждое имя из его заветной книжки в черном переплете; никто ей не мешал, а Нат играла с двухлетним Алэном, который не научился еще толком разговаривать и потому не мог выдать Сильви своим родителям.

Большинство имен в книге Пьера было для нее пустышкой. Многие вдобавок могли оказаться вымышленными – протестанты знали, что за ними следят, и потому нередко придумывали себе другие имена; так, Сильви с матерью звались Терезой и Жаклин и никогда не упоминали о своей лавке. Поэтому невозможно было определить, какие незнакомые имена в книге настоящие, а какие нет.