Оковы страсти - Розмари Роджерс

В эту ночь маркиз был более разговорчив и любезен, чем обычно, и Николас мысленно задавался вопросом о причине этого. Неужели он собирается вновь вернуться к вопросу об Элен? Или здесь замешано что-то другое, о чем он узнает рано или поздно? Осторожно прихлебывая мелкими глотками свой напиток, Николас нашел его одновременно горьким и сладким, хотя аромат специй и рома компенсировал это. Во всяком случае, он великолепно бодрил и согревал.

— Турецкий кофе. Ты когда-нибудь пробовал, как его готовят сами турки? Он имеет такой специфический вкус, что большинство людей от него не слишком-то в восторге. Разумеется, то, что мы пьем, имеет лишь половину его крепости и горечи.

— А ты был в Турции? — поинтересовался Николас лишь для того, чтобы поддержать легкую беседу, в то время как сам думал о событиях прошедшей ночи, в которых чувствовался намек на чуть ли не шекспировские страсти. Учитывая то, какой ему вынесли приговор, остается только порадоваться, что сам процесс был пародийным. Внезапно он понял, что Ньюбери отвечает на его вопрос, и с легким удивлением стал прислушиваться к его словам.

— Да, я был в Турции, — самым невыразительным тоном между тем говорил Ньюбери, небрежно откидываясь на спинку сиденья, — но это было много лет назад, еще в двадцатых годах и при не слишком-то приятных обстоятельствах. Я был военнопленным — одним из тех имеющих идеалы молодых идиотов, которые последовали за бедным Байроном, чтобы найти славу, а нашли… А, ладно! В турецких тюрьмах человека доводят до состояния жалкого пресмыкающегося животного! Наказания, применяемые там, имеют своей целью приучить к дисциплине тех, кто в этом нуждается, и надо признать, что они полностью достигают своей цели. Кстати, у меня в этой фляге есть ром, так что мы сможем наполнить наши чашки, как только покончим с кофе.

Невозможно было даже представить, что этот холодный и чопорный маркиз Ньюбери когда-то был молодым идеалистом и заключенным турецкой тюрьмы; но еще более странным было то, что он упомянул об этом мало кому известном факте как бы случайно, в небрежной беседе, словно надеясь на ответную откровенность.

Туман сгустился и почти закрыл окна экипажа. Николас допил свою чашку и, как и Ньюбери, слегка поморщился от горечи осадка. Это был странный и не слишком-то приятный вечер, который вместе с тем давал ему обильную пищу для размышлений. Кофе с ромом наполнил его ощущением тепла, и он скинул свой плащ, вежливо отказавшись от рома, которым Ньюбери уже наполнил обе чашки. То ли от тряски экипажа, то ли по какой-то еще не менее дурацкой причине, но у него вдруг заболела голова.

— О, но ведь ничто не может сравниться с ямайским ромом! Неужели, мой дорогой Эмбри, он пришелся тебе не по вкусу?

— Кто был моим адвокатом?

— Разумеется, я. Мне казалось, что ты сразу это понял. Впрочем, согласись, моя помощь тебе не слишком-то пригодилась.

— Да уж конечно… Черт возьми! — Николас раздраженно запустил пальцы в свои волосы, тщетно пытаясь собрать разбегавшиеся мысли. — А если она тоже была на этом процессе, тогда кто…

— Я думаю, все это вполне можно объяснить… Ведь я был одновременно и ее обвинителем! Хотя, к несчастью… Но разве было что-нибудь не так?..

Протяжный голос Ньюбери, казалось, отдавался эхом в его ушах. И так же отдавался в ушах другой голос, произносивший: «Таким образом, подсудимый, вы приговариваетесь…» Приговаривается к чему? Ведь это была только дурацкая гротескная игра. Загадки… шарады… детские игры… все кружится… кружится.

У него опять начинала кружиться голова каждый раз, когда он пытался пошевелиться. Черт возьми, должно быть, он слишком много выпил. Будь проклят этот ямайский ром Ньюбери! Лежи спокойно и дыши глубоко и только потом открывай глаза — учил его кто-то в юности, когда он еще только начинал пить. Но ему никогда не было необходимости прибегать к этому способу, и странно, что несколько глотков этим вечером могли… Пока он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, до него постепенно стали доходить какие-то звуки и ощущения, несмотря на шум в ушах и боль в голове. Все было так необычно, и трудно было понять, где он находится, хотя это казалось и не слишком существенным. Сырая и прохладная атмосфера реки… Он очнулся именно от холода и обнаружил, что лежит на чем-то твердом и бугорчатом, без всякого покрывала… То, что он открыл глаза, ничего не прояснило — темнота и пустота. Возможно, это все еще продолжается какой-то кошмарный сон? В любом случае у него так болела голова, что лучше всего было вновь закрыть глаза и постараться уснуть. Когда он проснется окончательно, то увидит дневной свет и почувствует аромат кофе. Странным было лишь ощущение прежней тяжести.

— Ваша светлость? Вы, должно быть, прекрасно выспались, сэр. Так можно проспать все на свете. Но сейчас вы уже окончательно проснулись и как раз вовремя.

Вовремя? Николас открыл глаза и сразу увидел оранжевый глаз фонаря, который раскачивался перед ним, а затем с каким-то металлическим лязгом поднялся, осветив неясные фигуры двоих мужчин, которые подошли ближе.

— Думаю, вы можете теперь оглядеться вокруг, сэр. Всегда полезно для начала узнать, где ты находишься. Я Браун, а это Партридж, и каждого из нас по очереди или даже вместе вы будете видеть столько, сколько пожелаете, пока будете оставаться здесь. Вашей светлости не стоит беспокоиться о своей одежде, бумажнике и обо всем остальном. Все это должным образом сохранено, и вы получите их назад, как только придет время покинуть это место.

— Какое место? — осторожно спросил Николас. Он попытался сесть, и тот из говоривших, который называл себя Брауном, метнулся вперед, стремясь помочь ему, а затем извиняющимся тоном произнес:

— Через день или два вы привыкнете к этому, сэр. А спустя определенное время вы сможете доходить до стены.

— Да уж, сможет он привыкнуть к этому! — рассудительно заговорил второй человек. — Вряд ли. Даже те, кто не слишком привык к легкой жизни, тяжело осваиваются в тюремной камере.

Его камера имела четыре кирпичные стены, тяжелую, массивную дверь с запорами и небольшое зарешеченное окно под самым потолком, через которое проникал слабый и мутный свет. «Кровать» была всего лишь цементным выступом в стене, застланным тонким соломенным матрасом. Помойное ведро напротив да солома, устилавшая пол, — вот и вся остальная обстановка. Какого дьявола еще он ожидал увидеть? Очень тяжело было удержаться от горького, немного истеричного смеха. Трудно поверить, что он уже проснулся.

Сделав над собой усилие, Николас спустил ноги на пол и обнаружил, что закован в кандалы, которые охватывали также и его запястья, причем длина цепи не превышала двух футов. Должно быть, его считали опаснейшим преступником! Он посмотрел на обоих мужчин, наблюдавших за ним с любопытством и настороженностью, и подумал, какого дьявола они от него ждут, особенно учитывая то обстоятельство, что цепь, соединявшая его ручные кандалы, была с помощью другой цепи соединена с находившимся под самым потолком шкивом, с помощью которого его движения можно было ограничивать, даже находясь по другую сторону двери. И тут ему пришла в голову одна очень неприятная мысль: неужели таким образом воплощался в жизнь приговор, вынесенный тем шутовским судом? Но как они — кем бы они ни были — думают избежать последствий подобной «шутки», если только не собираются убить его? И вновь в его мозгу всплыл тот омерзительный голос, скандировавший: «Его следует повесить, повесить, повесить!» Черт! В данный момент лучше сосредоточиться на этих типах — Брауне и Партридже. Как там они называются в Англии, тюремщики?