Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев

Как и следовало ожидать, советские руководители не поддались на шантаж. Пытаясь объяснить их неуступчивость, Черчилль счел, что в Советском Союзе не до конца понимают мощь нового оружия. Но в Москве прекрасно знали о потенциале ядерных технологий и о том, насколько серьезное оружие находится в руках американцев. Как сказал Молотов на одной встрече в Лондоне: «Конечно, мы должны с великим вниманием слушать, что говорит мистер Бирнс, потому что Соединенные Штаты являются единственным народом, производящим атомные бомбы». Комментируя эту реплику главы советского МИД, профессор Анатолий Иванович Уткин (1944–2010) замечает: «Но уважение не означает сервильность». Не собирался СССР и отставать от западных держав. В конце августа 1949 года на полигоне в Семипалатинской области Казахской ССР были проведены успешные испытания первой атомной бомбы «РДС-1», мощность которой составила двадцать две килотонны. Монополия США на ядерное оружие подошла к концу. Если раньше кто-то и сомневался в том, насколько глубоко советские лидеры осознают опасность нового вида оружия, то теперь от этих сомнений не осталось и следа. Как заметил Черчилль в однотомной версии «Второй мировой войны», отныне советское «военное и политическое руководство должно быть прекрасно осведомлено, что каждый из нас может сделать друг с другом». В мировой истории начался новый этап. Новый этап начался и во внешнеполитической концепции Черчилля, который теперь полагал, что единственным средством сохранения цивилизации является сворачивание «холодной войны».

Новая модель Черчилля несколько диссонирует с тем образом «поджигателя войны», который распространился в общественном сознании. А ведь во время все того же выступления в Фултоне он признался, что «лично сам восхищается героическим русским народом» и что в Британии «с глубокой симпатией и искренним расположением относятся ко всем народам Советской России». Он подчеркнул, что «нам понятно желание русских обезопасить свои западные границы и устранить возможность новой германской агрессии». Он признал, что «мы рады видеть флаг СССР на широких просторах морей». Поэтому «невзирая на многочисленные разногласия и возникающие в связи с этим всяческого рода проблемы», Черчилль декларировал «намерения и в дальнейшем укреплять отношения с русскими». Политики всех стран, какие бы решения они не принимали, не должны допускать катастрофы, подобной Второй мировой. А добиться этого, считал Черчилль, «возможно лишь путем налаживания нормальных отношений и всеобъемлющего взаимопонимания с Россией под эгидой ООН». И наконец, вспоминая о выступлении в Фултоне, не следует забывать, что свою речь британский политик назвал не «Железный занавес», а «Мускулы мира».

Подобные зигзаги представляют портрет другого Черчилля — мечущегося между страхом перед войной и ненавистью перед тиранией, сомневающегося в правильности жесткой политики, ищущего выход из внешнеполитического тупика. Кроме того, повторимся, нападки Черчилля были направлены против режима и враждебной его естеству и миропониманию идеологии, а не страны. Даже во время своей последней крупной речи в палате общин на посту премьер-министра (март 1955 года), затронув тему противопоставления «коммунистической дисциплины и индивидуальной свободы», он обратил внимание слушателей, что сознательно старается не использовать в своем выступлении слово «Россия». «Я восхищаюсь русским народом: их смелостью, многочисленными талантами, доброй натурой». И когда он говорил о борьбе, то в первую очередь имел в виду борьбу с «коммунистической диктатурой и амбициями коммунистической партии».

В этой связи уместно заметить, что хотя в истории «холодной войны» Черчилль и остался одним из самых рьяных ее зачинщиков, на самом деле он не соответствует сформировавшемуся образу и на фоне многих англоязычных коллег отличается достаточной умеренностью, особенно после 1949 года. Другое дело, что, являясь одним из виднейших западных лидеров и не чуждым громким публичным заявлениям мастодонтом мировой политики, Черчилль гораздо лучше подходил для наклеивания ярлыков и поднимания на щит, чем неприметные чиновники Госдепа или до поры до времени неизвестные широкой публике новые руководители Великобритании и США. А ведь тот же Клемент Эттли, лидер Лейбористской (!) партии, являлся не менее, а в какой-то степени даже более решительным сторонником политики сдерживания СССР, чем его оппонент из консервативного блока. Именно при нем в апреле 1949 года Великобритания вступила в Североатлантический альянс, чем, по мнению академика В. Г. Трухановского, возложила «на английский народ тяжкое бремя вооружений». Именно при Эттли Великобритания приняла участие на стороне США в войне с Кореей в 1950 году.

Еще больший антисоветизм был характерен для Гарри Трумэна, который разительно отличался по взглядам от своего предшественника, ищущего варианты включения Советской России в «семейный круг» и разделения с ней обязанностей гаранта мира и стабильности. Дистанцируясь внешне от выступления Черчилля в Фултоне, на самом деле Трумэн был знаменит своей более категоричной и агрессивной позицией. В конце марта 1946 года он выразил Генри Уоллесу (1888–1965) «резкое недовольство умиротворением Советского Союза». По его мнению, США необходимо «без промедления занять более жесткую позицию». Уоллес придерживался иного мнения, за что через несколько месяцев был отправлен в отставку с поста министра торговли. По мнению А. И. Уткина, президент США уступал Черчиллю в проницательности и в системности оценки ситуации. В отличие от британского политика, всегда повторявшего, что единственным пониманием поведения России является обеспечение ее национальных интересов, и в первую очередь безопасности, Трумэну «трудно было поверить» в эти стремления. Он даже «не мог себе представить, как другие страны могут опасаться „миролюбивых“ Соединенных Штатов». Из-за своей «прямолинейности» он предпочитал рисовать «черно-белую картину», признаваясь, что его «удручают детали». Когда Черчилля спросили после первой встречи с Трумэном, какое мнение у него сложилось о преемнике Ф. Д. R, опытный политик ответил: «Он человек огромной решительности. Он не замечает изысканного и тщательно ухоженного газона, он его просто топчет».

Нелюбовь Трумэна к деталям не мешала ему придерживаться стойкого убеждения в том, что США имеют прямое отношение к любым мировым и региональным процессам. «Хотим мы этого или нет, мы обязаны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром», — заявил он в обращении к Конгрессу в декабре 1945 года. Подобный подход нашел отражение в новой внешнеполитической концепции США, ставшей известной как «доктрина Трумэна», которая была представлена в марте 1947 года и пришла на смену доктрине Монро. В то время как получившая свое имя в честь пятого президента США Джеймса Монро (1758–1831) и обнародованная 2 декабря 1823 года декларация основных внешнеполитических принципов США означала невмешательство государства во внутренние дела европейских стран и осуждала вмешательство европейских стран во внутренние дела двух Америк, новая доктрина провозглашала право американского правительства подключаться к решению любых мировых процессов, если подобное участие отвечало интересам Соединенных Штатов.

Неудивительно, что в свете сформировавшейся внешнеполитической концепции, не считая таких нацеленных на сотрудничество политиков, как Генри Уоллес, в США в основном был распространен антисоветизм. Среди западных стран в Вашингтоне первыми обозначили, что СССР должен признать «право США на мировой контроль», а также развиваться исходя их тех «внутренних и внешних условий», которые будут заданы американскими политиками. Еще до выступления Черчилля в Фултоне в США были разработаны следующие документы: секретная директива Объединенного комитета начальников штабов США№ 1496/2 (сентябрь 1945 года), рассматривающая Советский Союз в качестве врага номер один, война с которым должна вестись средствами атомного оружия; «Стратегическая концепция и план применения вооруженных сил Соединенных Штатов» (октябрь 1945 года), где вновь подчеркивалось, что СССР является не только главной, но, по сути, единственной военной угрозой; «Возможности России» (октябрь 1945 года), документ, подготовленный разведывательным управлением Объединенного комитета начальников штабов и указывающий на «экспансионистский, националистический и империалистический» характер внешней политики СССР; «Стратегическая уязвимость СССР по отношению к ограниченному воздушному нападению» (декабрь 1945 года), по сути, первый подробный план ведения атомной войны против недавнего союзника с указанием семнадцати советских городов и объектов Транссибирской магистрали, по которым атомный удар должен быть нанесен в первую очередь.