Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

Нет ничего ценнее на арене совета умирающих. Зная, что бьет он вправо, я бросился в левую сторону, чтобы он посмотрел вперед, а потом ухватился за раскрашенные и покрытые кровью рога. Пальцы мои и ладони успели избавиться от каменных мозолей, нажитых на Бычьем дворе, но сохранили свою силу. Я взлетел вместе с движением его головы вверх, ногами ощущая, как по привычке он принимает мой вес. Так мы познакомились, и я почувствовал его радость. Бык оказался в незнакомом краю, далеко от дома. Здесь люди и собаки дразнили его, священное дитя солнца, привыкшее к царским почестям. Прикосновение и вес прыгуна, его хватка вселили бодрость в его от природы неторопливый ум. Он почувствовал нечто привычное.

Лишь пляской мог я направить быка в нужную сторону. А мне пришлось работать одному за целый отряд. Такова была последняя и самая великая пляска Тесея-афинянина, вождя «журавлей», которую плясал я в одиночестве в Марафоне перед ликом богов и ради усопших.

Приземлившись на землю после сальто, я не ощутил привычной поддержки. Но и бык не более моего привык к подобному повороту событий; ум его действовал медленнее, и это спасло меня. Когда он поворачивался, я успевал увернуться, обежать его и встретить лицом к лицу, прыгнуть снова, каждый раз подгоняя все ближе и ближе к дереву. Наконец мои ладони начало саднить, а руки задрожали от усталости. Я приготовился к прыжку и подумал: «Сейчас он ощутит мою слабость и нанесет удар». Но бык поглядел мимо меня, понюхал воздух и припустил к дереву. Телка страстно замычала и задрала желтый хвост.

Задыхаясь, я стоял без сил и наконец увидел, что он забыл про меня. Тогда я подобрался, захватил петлей его заднюю ногу и залез на дерево.

Сперва, увлеченный приятным занятием, он ничего не почувствовал. А потом дернул так, что задрожало все дерево. Столетняя олива была обхвата в два, но мне показалось, что и она не выдержит. Я держался за сучья, как обезьяна, иначе он стряхнул бы меня вместе с сухими ветвями и птичьими гнездами. Корова добавила к реву быка испуганное мычание. Но прочный ремень выдержал, и Подарг наконец устал. Быку уже случалось попадаться в руки человека на критских пастбищах, и большого вреда ему от этого не было. Бык встал, и я набросил на него сеть.

Но теперь я был не один – словно успел каким-то образом засеять поле, и из борозд его встали мужи. Они окружили меня – должно быть, успели подобраться, пока я находился на дереве. Сети не хватило для такого множества рук. Я спустился вниз и показал им, как зацепить его ноги, чтобы движение повалило быка. Со страху, которому подвластны низкие люди, они убили бы его топорами и копьями. Я был рад тому, что мог сказать им – бык этот посвящен Аполлону. Он не заслуживал столь низкой смерти.

А потом я велел всем подождать и отправился к дому старушки, ведя за собою телку. Нужно было отдать долг. Старуха была такой хрупкой, и мне не хотелось, чтобы она узнала о том, кто я, от кого-нибудь другого. Я постучал и, не получив ответа, вошел. Гекалина лежала у окна, и я поднял ее, словно мертвую птичку. Свой последний вздох она испустила, страшась за меня, наблюдая за поединком с быком; я надеялся только, что она успела увидеть мою победу.

(Каждый год я приношу за нее жертву у гробницы, которую воздвиг для этой женщины на месте, где стоял ее дом. Служанка, которую я обещал ей, поседела, приглядывая за гробницей. Обитатели Марафона тоже приносят ей жертвы, они считают, что она дарует плодородие скоту. Значит, ее не забудут и после моей смерти.

Рядом лежат и мои прыгуньи; я приказал насыпать над ними курган, как над воинами, и положил на одно ложе. Родичи ворчали, пока я не потерял терпение и не высказал кое-что им. После этого они сразу успокоились.)

Потом я вернулся к быку. Люди до сих пор страшно боялись его, и я сказал, что останусь рядом с животным, пока его не получит бог. Я приглядел, чтобы голову быка подвязали должным образом, сел к нему на шею и вернулся на нем в Афины. На приветственные крики и цветы он не обратил особого внимания: к ним он привык на Крите и потому невозмутимо отправился к хозяину своему, богу, до последнего мгновения ожидая возвращения старых добрых дней на арене. Я-то знал, что они никогда не вернутся.

Но когда он исторг вверх свою душу и я услыхал пеан, душа моя воспарила на орлиных крыльях. Я встретил и одолел грозившую мне злую судьбу, значит я и в самом деле царь.

Мы выступили против Крита прежде, чем пришло лето, пока потоки еще текли с гор на богатые равнины. Я повел туда целых два флота; второй послал трезенский царь Питфей, отец моей матери, который воспитывал меня до того, как отец узнал обо мне. Он был слишком стар, чтобы самому выступить в поход, но отправил со мной своих сыновей и внуков. Доблестные были мужи, они воистину заслужили свою долю трофеев. Крит я знал, в сущности, не лучше их, поскольку прожил на острове один только год, да и то пленником Лабиринта; но вот народ критский, первые поселенцы на этой земле, были знакомы мне лучше. Они тоже помнили меня – и прыгуна, на которого привыкли ставить заклады, и предводителя, возглавившего их восстание. Они рассчитывали, что я буду более справедлив с ними, чем властвовавшие над островом полуэллины, и потому помогали во всем. И если вы сейчас отправитесь на Крит и спросите их, они ответят, что я их не подвел.

Перед наполовину рухнувшими, кое-где подремонтированными закопченными стенами Лабиринта еще высились ворота Бычьего двора, еще стояли алые колонны и огромный рыжий бык несся по стене. Перед ними и состоялась решающая битва за Кносскую равнину. В восточных горах люди дики, как лисы, они хотят свободы, а не чьей-нибудь власти. Минос не угнетал их, так поступаю и я. Но тот Крит, что был прежде владыкой морей, теперь оказался в моей руке. Война не была кровавой – владыка Лабиринта тысячу лет правил этим народом, и люди истосковались по власти. Попав в руки разных мелких владетелей, они решили, что настал всеобщий хаос. Этот урок я усвоил крепко; позор на мою голову, если я не сумею навести в свой земле такой порядок, как в покоренной.

Я пощадил даже Девкалиона, когда он попросил о милосердии. Я нашел, что он именно таков, каким и представлялся мне. Марионетка эта будет выплясывать и под мою мелодию! Не горд, но тщеславен, доволен положением подручного царя и покорного союзника ради соблюдения внешних приличий. Жена его была похожа на мужа: ленивая и утонченная, иначе она могла бы оказаться мне опасной на Крите. Когда я услышал, что они воспитывают маленькую Федру, младшую дочь царя Миноса, уцелевшую во время великого пожара, то решил не забирать у них ребенка. Я хотел повидать ее перед отплытием; трогательная девочка видела во мне героя, когда я выступал на арене. Так нередко бывает с маленькими девчушками. Но дел всегда набирается чересчур много. В гавани перед отплытием я купил у нубийца клетку с яркими птичками из Африки и отослал ей в качестве подарка.

По пути домой я завернул в Трезен вместе со своими дядьями и двоюродными братьями, чтобы повидать деда, впервые после того как оставил дом. Он встречал меня в гавани – на молу: ссутулившийся от тяжести лет высокий воин в парадных одеяниях. Последний раз я видел его в этом облачении, когда у нас гостил царь Пилоса; тогда, пока мы ожидали гостя, он отослал меня домой – причесаться получше. Это было четыре года назад, когда мне было пятнадцать.