У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

Васильевича и кинулась на него, вцепилась в пижамную куртку, стала трясти его, в исступлении закричала:

- Гадина-а! Тва-арь! Это ты-ы! Ты-ы!

- Иди спать, пьяная дура! — взвизгнул Игорь Васильевич и ударил ее по лицу раз, другой.

- Тва-арь! Это ты написал на него! Ты-ы! — Нина Аркадьевна царапала ему ногтями лицо, оставляя кровавые борозды. — Будь ты проклят, мерзавец!

Игорь Васильевич попытался отшвырнуть ее от себя, но Нина Аркадьевна вцепилась в него, как клещ.

К ним кинулась Люба, чтобы оттащить Нину Аркадьевну, но не смогла. Разыгрывалась дикая и несуразная сцена. Зинаида бросилась помогать Любе, и вдвоем они оторвали Нину Аркадьевну от Игоря Васильевича. Та зарыдала, повиснув у них на руках:

- И с этой сволочью я прожила жи-и-изнь! С этой гадиной! Всю кровь из меня высосал, вампир! Это он написал донос, Люба! Это он, он, он! Всех ненавидит! Всем завидует! Молодость мою загубил, гадюка-а! Степан Егорыч, это он написал! Из-за вонючей комнаты! У Игоря Васильевича все лицо было в крови, он обмывал его под краном умывальника, вскрикивая время от времени:

- Пьянь поганая! Из дома выгоню! И на эту дрянь я тратил жизнь, силы! Кормил! Паскудница!

- Это он! Он! Из-за этой комнаты всех возненавидел! Вы даже не представляете, как он вас всех ненавидит!

- Да успокойся ты, Нина! Ну успокойся! — говорила Люба и встряхивала Нину Аркадьевну.

- Нина, кончай! Нина, кончай! Проспишься — все поправится! — как заведенная повторяла Зинаида.

Среди этого гвалта и ора никто не заметил, как в коридоре, в дверном проеме, появился Борька. Он стоял, слушал, и в его светлых жестких глазах загорались и гасли огоньки ненависти.

Степан Егорыч не отрываясь смотрел на Игоря Васильевича, смотрел, стиснув зубы, и его пальцы, державшие папиросу, вздрагивали. А Игорь Васильевич никак не мог остановить кровь. Стоило ему закрыть кран, как она вновь начинала заливать лицо — слишком глубокими были борозды от ногтей Нины Аркадьевны.

Борька стоял и смотрел. Воротник бобрикового пальто был поднят, руки запрятаны глубоко в карманы, кепка надвинута на самые брови. Он смотрел, не шелохнувшись, как Степан Егорыч вдруг выронил горящую папиросу на пол, поднялся и прошагал к Игорю Васильевичу, выговаривая с хрипом:

- С-сука-а... бл... подлая... — Он ударил Игоря Васильевича наотмашь в ухо, тот едва не упал, но успел вцепиться в край умывальника и закричал, заглушая вопли Нины Аркадьевны:

- Караул! Милиция-a! Убиваю-у-ут!

Он рванулся к выходу из кухни и налетел на Борьку, ударился об него, как мячик о стену. Стена не сдвинулась с места. Борька зловеще усмехнулся, оттолкнув от себя Игоря Васильевича обратно в кухню, и зашипел:

- Куда ты торопишься, легавый? Ты поговори с людьми, поговори…

- Урка! Уголовник! — завизжал Игорь Васильевич, а Нина Аркадьевна пьяно хохотала, хотя хохот этот больше походил на рыдания:

- Получил?! Мало! Убить эту сволочь мало!

- Вы все тут сволочи! Всех посажу! Запомните! У меня связи, понятно?! — вновь взвизгнул Игорь Васильевич и кинулся к выходу из кухни. — Пусти, мерзавец! Ты пожалеешь! Вы все пожалеете!

Он рвался напролом, намереваясь сбить Борьку с ног, но тот в последнюю секунду отошел в сторону, и Игорь Васильевич, не удержавшись, пролетел коридор, врезался всем телом в старый велосипед, на котором ездил Борька еще до тюрьмы. Он упал, и велосипед обрушился на него. Игорь Васильевич застонал — он еще сильнее разбил себе лицо и расшиб руки. В кухне раздался дружный издевательский хохот и пьяный крик Нины Аркадьевны:

- Боря, дай ему еще! Дай ему!

Но Борька бить Игоря Васильевича не стал, только улыбнулся соседям и спросил у Любы:

- Мамань, привет! Братишка дома?

- Где ж ему еще быть? Он — не ты!

Борька не ответил, переступил через лежащего на полу, стонущего от боли Игоря Васильевича и спокойно пошел по коридору в комнату своей семьи.

Федор Иваныч и Робка не спали, слушали скандал, разыгрывавшийся на кухне. Борька вошел, не спеша разделся, аккуратно повесил пальто на вешалку у двери, кепку, шарф и сказал с лучезарной улыбкой:

- Федору Иванычу наше с кисточкой. Роба, привет!

- Привет... — ответил Робка. — А у нас Сергея Андреевича арестовали.

- Уже знаю, — ответил Борька. — И донос на него написала эта тварь, Игорь Васильевич.

- Как Игорь Васильевич? — вздрогнул Федор Иваныч. — Есть доказательства? Нельзя же обвинять человека, если на него накинулась пьяная жена? Мало ли бывает семейных скандалов?

- Есть одно доказательство, Федор Иваныч, — снова улыбнулся Борька, — когда не надо никаких доказательств... Будем спать ложиться, Роба? У них там базар будет до утра…

...Прошло две недели, прежде чем Семен Григорьевич смог дозвониться до Николая Афанасьевича и попросить о встрече по очень важному делу. Николай Афанасьевич назначил встречу еще через два дня, сославшись на занятость. За это время Люсю в связи с приступом увезла «скорая», и в больнице у нее случился выкидыш — произошло это на восьмом месяце беременности. Припадки участились. Она так ослабела, что не могла вставать. Между тем Семен Григорьевич наконец узнал, где находится Сергей Андреевич, — во внутренней тюрьме на Лубянке, но передачу у них не приняли, сказали, что все необходимое у Сергея Андреевича есть. Нина Аркадьевна, придя в себя, снова стала жить у Игоря Васильевича. У него, но не вместе с ним. Егор Петрович помог ей устроиться на работу — учетчицей на том заводе, где работал сам. Каждое утро она уходила на работу, возвращалась вечером, готовила ужин для себя и Лены и ложилась спать на полу рядом с кроватью дочери. За все это время она не сказала Игорю Васильевичу ни слова, хотя тот при каждом удобном случае приставал с разговорами, предлагал помириться, обещал все забыть и простить. Нина Аркадьевна молчала, как глухонемая.

Кроме того, Игорь Васильевич написал заявление участковому Гераскину о том, что его избили в квартире, а именно — Степан Егорович при попустительстве и одобрении всех жильцов; Игорь Васильевич требовал принять самые строгие меры. В разговоре с участковым он сказал, что, если меры не будут приняты и Степана Егоровича не накажут, он, Игорь Васильевич, напишет куда следует. Перепуганный Гераскин вызвал Степана Егоровича официальной повесткой в отделение и сказал ему, что хоть он и уважает Степана Егорыча, как фронтовика и порядочного советского человека, но вынужден завести на него дело о нанесении соседу Игорю