Мирабо - Рене де Кастр

Какое бы восхищение ни вызывало такое жизнелюбие, огорчительно отмечать в человеке такого большого ума столь низменные потребности. Внебрачный сын Мирабо Люка де Монтаньи, много сделавший, чтобы идеализировать память об отце, все же счел своим долгом отметить, что сексуальная несдержанность Мирабо «была врожденным проявлением своего рода сатириазиса, которым он мучился всю свою жизнь и который проявлялся еще несколько часов после его смерти, — факт, разумеется, странный, но неопровержимый». Эта буйная натура, обреченная на долгое воздержание, предавалась прискорбным излишествам, которые позволяет успех; сей порок, частый спутник политической карьеры, вызвал не одну безвременную кончину.

Мирабо не мог одновременно сражаться на поле наслаждений и на поле долга; а долг для него состоял в спасении государства.

В первый день 1791 года все его заботы сосредоточились на внезапно обострившейся проблеме, чуть не вызвавшей во Франции религиозную войну, — на вопросе о присяге священников гражданской Конституции.

До ноября 1790 года Мирабо держался в стороне от вопросов церковной доктрины, возможно, потому, что был атеистом. Конечно, он поддержал Талейрана в вопросе о секуляризации церковного имущества, но тогда его занимали государственные финансы, а не вероисповедание. Лишь в конце ноября 1790 года ему пришлось вмешаться в это дело, и его выступление вызвало скандал.

Идея о гражданской присяге сильно взволновала священников и епископов из числа членов Собрания. Когда последнее сделало выборными должности кюре и епископов, духовенство почти единогласно потребовало «исключить специальным постановлением предметы, находящиеся в ведении духовной власти», и обратилось к папе за одобрением, а также «применением канонических форм к изменениям, касающимся церковной иерархии и дисциплины».

Мирабо одним из первых разглядел в этой попытке сопротивления опасность раскола; тогда он поставил себе задачей не отменить решение Собрания, что показалось ему невозможным, а смягчить последствия его решений.

26 ноября депутат Вуадель потребовал, чтобы священники принесли присягу в течение недели. Мирабо выдвинул более умеренный контрпроект. К несчастью, он был мало сведущ в вопросах богословия и положился на указания своего коллеги аббата Ламуретта, не вникнув в суть дела. Вместо того чтобы уладить конфликт, он лишь раздул его демагогическими угрозами в адрес реакционно настроенной части духовенства. В результате его пылкого и неловкого выступления приняли тот самый проект Вуаделя, который он и критиковал.

Людовик XVI, сильно недовольный голосованием, не ратифицировал декрет о принесении присяги.

В этот момент Мирабо тайно вызвал к себе Монморен. В последующие две недели, во время которых разрабатывался План, король нарочито продолжал отказывать в ратификации декрета. 23 декабря он ознакомился с великим Планом Мирабо. В тот же день Национальное собрание настойчиво призвало его санкционировать декрет.

Терзаясь сомнениями, Людовик посоветовался с монсеньором де Буажеленом; архиепископ Экса уверил короля в том, что подпись, вытребованная под давлением, не будет иметь силы.

Прежде чем дать согласие на роковое решение, король написал папе Пию VI, умоляя его дать разрешение на присягу гражданской Конституции, что выглядит довольно трусливым прикрытием. С другой стороны, подписывая декрет, который он не принимал, Людовик XVI дословно исполнял План Мирабо: усугублял беспорядок, ронял Собрание в глазах истинных христиан, неумолимо подталкивая Францию к той самой анархии, которая сделает неизбежным обращение к власти. Поведению Людовика XVI редко давали такое объяснение; оно выглядит интересным, так как наводит на мысль о том, что поначалу король действовал в соответствии с Планом.

Кстати, одного результата достичь удалось: беспорядок усилился. Теперь, когда на декрете стояла подпись короля, французские священнослужители были обязаны принести гражданскую присягу в течение недели. Следовало ожидать серьезных трудностей; в Париже на стенах тайно расклеивали листовки, яростно восстанавливающие общественность против священников — «нарушителей общественного порядка».

1 января 1791 года Мирабо поднялся на трибуну и произнес речь в духе терпимости, осуждая эту листовку, которую он объявил «неконституционной». По его словам, вопрос ставился таким образом: «Не соблюдающими закон могут считаться лишь те священники, которые, не принеся присяги, захотят продолжать исполнять свои функции; если же они уйдут в отставку, разве можно считать их виновными?» Было заявлено, что «Собрание не посягнуло на духовность», и 4 января депутаты проголосовали за ряд мер, направленных на то, чтобы облегчить процедуру избрания епископов, кюре и викариев.

В этих примиряющих решениях плохо было одно: они шли против Плана; поэтому Ламарк довольно логично возразил в письме от 5 января 1791 года:

«Говорят, Вы вчера чудесно говорили в Собрании. Однако я думаю, что Вы лучше следовали бы предложенному Вами плану, если бы предоставили Собранию напороться на меч, что оно было готово сделать…»

Правда в том, что на 4 января было назначено принесение присяги; на это согласилось лишь незначительное меньшинство депутатов от духовенства — семь епископов (из них четыре, не имевших юрисдикции в своем приходе) и пятьдесят восемь кюре.

Опасаясь гораздо больших осложнений, чем он рассчитывал, Мирабо счел дипломатичным предложить отсрочку.

7 января Шарль де Ламет вызвал конфликт, обличив одного «мятежного» кюре; Мирабо вновь попросил слова и сделал акцент на беспорядках, которые возникнут из-за прекращения на длительный срок деятельности священнослужителей. Пораженное его аргументами Собрание поручило Комитету по делам церкви подготовить «обращение к французам» о гражданской Конституции; хотя Мирабо и не являлся членом комитета, составить обращение поручили ему.

Казалось, что он получил способ из тех, о которых говорил в своем Плане, чтобы дискредитировать Собрание и заставить его противоречить самому себе.

Истины ради следует признать, что эта попытка закончилась почти полным провалом: помимо богословских ошибок, в очередной раз вызванных советами аббата Ламуретта, Мирабо опять не устоял перед своими демагогическими наклонностями.

«Обращение» разводило в разные стороны светское и церковное; оно исключало возможность конкордата между духовной властью папы и светской властью, исполняемой народом.

Затем шел поразительный пассаж, направленный против епископов старого режима, около полусотни из которых находились в зале заседаний:

— Вы, порождение чудовищной несправедливости, призвавшей на первые посты в Церкви тех, кто прозябал в праздности и невежестве и безжалостно закрывал двери святилищ перед мудрой и трудолюбивой частью церковного сословия! Взгляните на этих прелатов и священников, которые внушают дух мятежа и ярости, этих пастырей, беспрестанно размышляющих над способами захватить власть над силами безопасности! Разве не видно, что у них те же цели, что и у нечестивцев, и что они полны решимости погубить христианство, лишь бы отомстить за себя, любой ценой вернуть себе свое место и вновь ввергнуть вас в рабство?