Кости Авалона - Фил Рикман

— Твоя мать… Неужели она не смогла разглядеть пустоту в том месте, где у него должно находиться сердце?

— Она была обязана ему всей своей жизнью. Как ты не понимаешь? Всеми своими достижениями в жизни мама была обязана ему одному.

— Она ни разу не взглянула на него на суде. Отворачивала глаза.

— Быть может, она не желала видеть… — Нел посмотрела вниз, на макушку деревянного креста. — Этого не унести в могилу.

Она залилась слезами, и я прижал ее к себе. Долго пытался понять — и не мог. Мы оба знали, о чем я должен спросить.

— Должно быть, она почувствовала приближение беды, — наконец продолжила Нел. — Когда я училась в Бристоле, в медицинской школе, я как-то вернулась домой, и мама сказала мне — за неделю до своего ареста — чтобы я уезжала отсюда, как только окончу учебу. В Лондон… куда угодно. Сразу, как получу диплом. Сама мысль, что я больше не увижу мать, была мне невыносима. Но она заставила меня пообещать ей.

— И ты дала обещание?

Нел возмущенно фыркнула.

— И не собиралась. Только смеялась в ответ. Теперь это мучит меня. Неотступно преследует мысль, что мама могла думать, будто ее смерть приведет меня к догадке. Наверное, она считала меня умнее, чем я есть. Меня всегда тянуло к нему. К этому… этому святому человеку, который… — Нел до того крепко сжала мне руку, что в жилах замедлилось течение крови. — Когда меня держали в Уэлсе… мне сказали, что он признался ради моего спасения.

— Кто? Кто это тебе сказал?

— Тюремщица. Сказала, что он признался… Он солгал. Сказал, будто это были его ножи и кровь.

— Они и были… Черт возьми, это были его ножи.

— Я видела, как он дрался с людьми Файка, когда они приходили за мной. Его сбили с ног. Он лежал там, на улице, потом его подняли…

Я тоже видел часть этой сцены, как и все те люди, что стояли в то время на улице. Игра. Маскарад. Мэтью Борроу был хорошим актером. Когда я увидел его снова, в хирургической палате, он самозабвенно трудился, изображая боль, и мне — не сомневаюсь, что и всем горожанам тоже, — он казался храбрым и самоотверженным героем, как и тем женщинам, которые любили его… По крайней мере, таким, каким он им представлялся. Внушали себе, что должны любить его. Бездушного и жестокого человека, который предал свою страну, и затем, дабы скрыть преступление, избавился от более ненужной жены. А через год он воспользовался удобным случаем, чтобы разделаться и с девушкой, которая не была его дочерью.

— В темнице Уэлса мне стало ясно, — продолжала Нел. — Я поняла, что убийство могла совершить или я… или он. — Она бурила меня глазами. — Чем я провинилась, что он хотел моей смерти?

Я промолчал. Он просто воспользовался шансом, и только. Доктора Борроу позвали, чтобы прикрыть Стефана Файка и замаскировать зверское убийство под ритуальное жертвоприношение. И расчетливый мерзавец не преминул воспользоваться случаем.

— Теперь хотя бы ты знаешь, кто твой отец, — сказал я.

Нел стряхнула с платья траву.

— Он был на обеде в аббатстве. Настоятель велел приготовить изысканные блюда. Лосося и форель. Его, похоже, очаровала молодая служанка, которая подавала на стол.

— И он так ничего не узнал… о тебе? Когда вернулся после разорения аббатства?..

— К тому времени мама была уже уважаемой замужней женщиной, с ребенком и образованием. Их отношения были добрыми… но другого рода.

Я заглянул в зеленые глаза Нел, и она закинула назад раздуваемые ветром волосы. Почти всю свою жизнь она прожила во лжи и едва не умерла от нее.

— Несчастный Леланд, — сказала Нел.

Не понимаю, ради чего стараются люди,

что восстают против меня.

Джон Ди

«Monas Hieroglyphica»

Новый рассвет. Я сижу за столом у окна, в гостиной дома моей матушки, держу в руке письмо от моего безутешного друга.

Да поможет мне Бог, Джон, но я к этому не причастен. Заявляю это тебе, хотя, как никто другой, ты имеешь все основания не доверять мне. Кладя руку на Библию, я клянусь мертвым телом жены и своими слезами…

Я почти не спал прошлую ночь, перечитав письмо в пятый, шестой, седьмой раз… Дул сильный ветер, вода в реке прибывала, и я лежал до утра, уставив глаза в потолок и проклиная судьбу. Если это была судьба.

Лондон бурлил болтовней о черной магии. За последние два месяца шпиль собора Святого Павла сгорел дотла, сраженный летними грозами. А недавно в Лондоне ощущались толчки землетрясения, отчего на улицах воцарилась паника.

Два дня назад меня вызвали к Сесилу. Он принял меня в своем доме на Стрэнде, в укромном саду с высокой зеленой оградой. День после обеда выдался знойным и душным, хотя солнце почти все время пряталось за облаками.

— Конец света, — сказал Сесил. — Все об этом только и говорят.

— Все, кроме ночного неба, — уверил его я. — О конце света звезды не говорят ничего.

— И второе пришествие. Королева не принимает слухи близко к сердцу, и все же она взволнована.

— И про явление нового Христа звезды тоже молчат.

— При чем тут Христос? — Первый королевский министр вручил мне памфлет. — Доставлено из Парижа.

Текст был на французском. Сесил предложил мне присесть к столу, чтобы прочесть листовку. Сначала я хотел рассмеяться, но выражение лица Сесила остановило меня.

АНГЛИЯ ОЖИДАЕТ ПРИШЕСТВИЯ САТАНЫ

В памфлете говорилось о том, что английские маги провозгласили Лондон, теперь самый быстрорастущий город мира, Новым Иерусалимом.

Лондон с его стремительным ростом действительно напоминал средоточие зла: убийства, грабежи, бордели и все известные человеку болезни наводнили его промозглые и задымленные улицы. Падение города началось с ниспровержения Римской церкви, резни священников, разграбления божьих святынь и занятия трона мерзким порождением союза женоубийцы и ведьмы.

Ничего удивительного, продолжал памфлетист, в том, что Лондон с надеждой ожидает скорого рождения темного мессии, чье появление на свет будет сохраняться в тайне до той поры, пока дитя не повзрослеет.

Пришествие воплощенного Сатаны. И если Лондон — сатанинский Иерусалим, то черным Вифлеемом, где родится ребенок, должен стать Гластонбери. Слава колыбели английского христианства гремела, пока его аббатство, основанное святым Иосифом, дядей Христа, не было разодрано на куски и улицы города не наполнились толпами ведьм и колдунов, сменивших монахов и пилигримов.

Как рождение первенца короля-узурпатора, первого из династии Тюдоров, было подготовлено в Винчестере, притязая на двор великого Артура, так и этот ребенок должен был родиться в городе смерти древнего короля. Родиться у Елизаветы, королевы-колдуньи.