Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер

в шести метрах прямо под их злобным Купидоном. Она наконец нашла еще более одиозный предмет неприязни, чем Кеннет Стар.

– Ненавижу тебя, ты, тупой подонок! – заверещала она. – Надеюсь, тебя поджарят! Надеюсь, тебе всадят полный шприц яда, и мне удастся увидеть, как ты умрешь! – Быстро же она переменилась. Всего месяц назад она написала страстное сочинение, осуждающее смертную казнь.

Перегнувшись через перила, Кевин выстрелил четко вниз, пробив Грир ступню. Стрела вонзилась в деревянный пол и пригвоздила ее к месту. Когда она, побледнев, попыталась вытащить стрелу, он точно так же пригвоздил к полу вторую ее ногу. Он мог позволить себе повеселиться: у него, должно быть, оставалось еще пятьдесят или шестьдесят стрел в запасе.

К этому времени все остальные раненые отползли к дальней стене, где и попадали на пол, словно утыканные булавками куклы вуду. Большинство из них скорчились на полу, пытаясь сделать из себя как можно более мелкие мишени. Но Зигги Рэндольф, который пока оставался невредим, вышел на самую середину зала, где и встал, выпятив грудь, с ногами в первой позиции. Смуглый, с красивыми чертами лица, он был ярким мальчиком и умел завладеть вниманием присутствующих, хотя манеры у него были шаблонно женоподобными; никогда не была до конца уверена, являются ли вялые и мягкие жесты гомосексуалистов врожденными или заученными.

– Качадурян! – голос Зигги разнесся по залу, заглушая всхлипывания. – Послушай меня! Тебе не обязательно это делать! Просто положи лук на пол, и давай поговорим. Со многими ребятами все будет в порядке, если мы прямо сейчас вызовем медиков!

Здесь стоит вставить напоминание о том, что после того, как Майкл Карнил расстрелял группу молящихся в Падуке, штат Кентукки, в 1997 году, одного набожного старшеклассника – сына священника со словно взятым из романа именем Бен Стронг – чествовали по всей стране за то, что он подошел к стрелку со словами успокоения и убедил его положить оружие, подвергнув самого себя смертельной опасности. Согласно легенде, Карнил в ответ бросил пистолет и рухнул на землю. Эта история получила широкую огласку из-за того, что вся страна жаждала видеть героев в событиях, которые во всех остальных аспектах уже становились непоправимыми международными затруднениями. Журнал «Таймс» написал о Стронге статью, а Ларри Кинг[293] взял у него интервью в своем шоу. Возможно, то, что Зигги был знаком с этой притчей, укрепило его мужество в попытке противостоять нападавшему, а беспрецедентное восхищение, вызванное каминг-аутом[294] Зигги в начале полугодия, наверняка усилило его веру в собственные ораторские таланты и умение убеждать.

– Я знаю: ты, должно быть, чем-то очень расстроен, окей? – продолжал Зигги; большинство из жертв Кевина были еще живы, и кое-кто уже начинал испытывать к нему жалость. – Уверен, внутри у тебя все болит! Но это не выход…

К несчастью для Зигги, сомнительная природа суровых и гипнотизирующих слов Бена Стронга «Майкл! Брось оружие!» всплыла лишь весной 2000 года, когда иск, поданный родителями жертв против более чем пятидесяти других сторон – включая родителей, учителей, чиновников от образования, других подростков, соседей, создателей видеоигр Doom и Quake и создателей фильма «Дневники баскетболиста»[295] – дошел до рассмотрения в окружном суде. Под присягой Стронг признался, что изначально неточный пересказ событий директору школы был впоследствии еще больше приукрашен СМИ и зажил своей собственной жизнью. Попав в ловушку лжи, он чувствовал себя очень несчастным все это время. Похоже, когда наш герой к нему приблизился, Майкл Карнил уже прекратил стрелять и упал, так что его капитуляция никак не была связана ни с каким красноречивым и бесстрашным призывом. «Он просто сделал, что хотел, – показал на суде Стронг, – и бросил оружие».

Шшш-тонк. Зигги пошатнулся и сделал шаг назад.

Надеюсь, я пересказываю хронологию этих событий не настолько бесстрастно, чтобы показаться черствой. Просто дело в том, что факты всегда больше, четче и ярче, чем любое горе. Я просто повторяю последовательность событий так, как ее восстановил «Ньюсуик».

Однако, механически повторяя то, что я прочла в этом номере журнала, я не притворяюсь, будто у меня случилось какое-то особенное понимание того, что творилось в голове у Кевина – в той единственной чужой стране, на территорию которой мне меньше всего хотелось ступать. То, каким Джошуа и Соуэто описывали выражение лица нашего сына, стоявшего наверху, тоже отталкивается от репортажа о подобных событиях. Дети из Колумбайна, например, были похожи на маньяков со стеклянным взглядом и безумными ухмылками. В противоположность им Кевина описывали как «сосредоточенного» и с «каменным лицом». Но ведь он всегда так выглядел на площадке для стрельбы – да и не только там, если задуматься; он словно сам превращался в стрелу, и в этом перевоплощении находил то чувство цели, которого так сильно недоставало его флегматичной личности, которой он был в повседневной жизни.

Однако я размышляла о том, что для большинства из нас существует жесткий и непреодолимый барьер между самой умозрительно изощренной порочностью и ее воплощением в реальной жизни. Это та же непробиваемая стальная стена, которая возникает между ножом и моим запястьем даже в те моменты, когда я совершенно безутешна. Так как же смог Кевин поднять этот арбалет, направить его в грудь Лоры и потом на самом деле, в реальном месте и времени нажать на спуск? Могу лишь предположить, что он обнаружил то, чего я никогда не желаю узнавать. Что барьера нет. Что так же, как мои поездки за границу или как этот бредовый план с велосипедными замками и приглашениями на школьных бланках, само нажатие на спуск можно разбить на ряд простых составных частей. Может быть, нажать на курок или выстрелить из лука не представляет собой ничего более сверхъестественного, чем протянуть руку и взять стакан воды. Я боюсь, что пересечение границы «немыслимого» окажется усилием не более атлетическим, чем то, которое требуется, чтобы шагнуть через порог обычной комнаты. И в этом, если угодно, и заключается трюк. В этом и есть секрет. Как всегда, секрет в том, что никакого секрета нет. Должно быть, он был почти готов похихикать, хоть это и не в его стиле; а те, из Колумбайна, и в самом деле хихикали. А как только ты обнаруживаешь, что ничто не может тебя остановить – что этот барьер, каким бы непреодолимым он ни казался, находится только в твоей голове, – становится возможным перешагивать через порог туда-сюда, выстрел за выстрелом, как будто какой-нибудь не внушающий страха слизняк прочертил на ковре линию, за которую тебе нельзя заступать, и ты дразнишь его, переступая через нее туда и обратно в насмешливом танце.

И все же больше всего меня терзает последняя часть. У меня нет метафор, которые могли бы нам помочь.

Кажется чем-то из ряда вон выходящим, что никто не отреагировал на крики о помощи; однако спортзал изолирован от других помещений, и те, кто еще оставался в школе, позже признали, что слышали крики и вопли, но по понятным причинам предположили, что в зале проходит какое-то шумное и захватывающее спортивное мероприятие. Не было красноречивого треска огнестрельного оружия. А самым очевидным объяснением отсутствия тревоги является то, что, хоть на рассказ об этом и потребовалось некоторое время, само это столпотворение длилось не более десяти минут. Однако, если Кевин вошел в некое измененное состояние сознания, то для него то событие было гораздо более продолжительным.

Соуэто потерял сознание, и возможно, это его спасло. Джошуа сидел не двигаясь, а его крепость из чужой плоти систематически сотрясалась под дождем из стрел, несколько из которых в итоге прикончили Мауса Фергюсона. Крики о помощи или вопли боли у дальней стены зала подавлялись дополнительными выстрелами. Он не спешил, Франклин; он опустошил оба ведра стрел, и ряд безвольно лежавших жертв был похож на семейство дикобразов. Но еще более ужасным, чем эта легкая тренировка по стрельбе – ведь его жертв уже нельзя было рассматривать как движущиеся мишени, – было ее прекращение. Убивать людей из арбалета на удивление трудно. Кевин это знал. И поэтому он ждал. Когда в 17.40 позвякивающий ключами охранник наконец пришел, чтобы запереть зал, встревожился из-за велосипедного замка, заглянул в щелку и увидел потоки крови, Кевин ждал.