Шлейф - Елена Григорьевна Макарова

я вас не допускаю», — сказал Бложис, впервые обращаясь к нему на «вы».

— Почему и с каких это пор вы стали распоряжаться в редакторском кабинете?

— Миров арестован, — отрезал Бложис. — По решению бюро райкома я исполняю его обязанности.

Ефимова исключили из партии и обвинили «в контрреволюционной деятельности, направленной на срыв мероприятий партии и Советского государства».

Кресло

Ляля заняла место Ефимова. Знала ли она о судьбе своего предшественника? Так или иначе, с первого дня Ляля просила Бложиса обеспечить ей нормальное сиденье вместо продавленного, не соответствующего ее комплекции, кресла.

— Вздор, — отрезал Бложис. — Под каждого мебель менять…

Для устранения вмятия Ляля принесла в кабинет «выдумку Ириньи» — дощечку, обшитую байкой, в цвет кресла. Теперь она не проваливалась в яму, а, напротив, возвышалась над столом, что соответствовало занимаемой должности. И Бложис перестал смотреть на нее сверху вниз, сверлить темя. Однако лицо его стало вровень с Лялиным, и это усиливало токсикоз.

По ночам ей снились бандиты, привязывающие ноги к шее, и ужасающие пожары. Тяжелые черные шары падали сверху и взрывались на участке. Иринья в огне, с Таней на руках, на помощь, Федя, спаси…

— Чижуля, успокойся, нам не нужен нервный ребенок.

— Еще не поздно сделать аборт.

— А вот это уже переходит всякие границы! — взвился Федор Петрович.

Они прошли вместе огонь и трубы, вместе приняли решение о зачатии, давая себе отчет в том, что аборт невозможен.

— Федя, уедем отсюда, — умоляла его Ляля.

— Покинуть Старую Руссу возможно одним путем — назначением в действующую армию. В связи с укреплением западных границ сделать это легко. Так что одно из двух. Или я призываюсь, и вы едете в Ленинград. Или остаемся здесь вместе.

Ляля молчала, мечтая о Янтарной комнате, в которой так и не побывала, о Илье-хулигане, — он бы помог ей избавиться от бремени, устроил бы подпольный аборт…

— Спи, Чижуля, утро вечера мудреней, — утешал ее Федя набившей оскомину поговоркой.

И был прав. Звон будильника разгонял сны, а «Радиопионер», включенный на всю громкость, бодрил песней.

Западня

«Биби — в тюрьму»! «Crime Minister»! «Вы оторвались от реальности, вы надоели!» «Капитал и власть — это преступный мир!»

По перекрытому шоссе мчатся, как на пожар, легковые машины с мигалками. Трещат водометы, орут в рупор полицейские.

Арон в чате. Просит не выходить из дому. По новостям передают про десять тысяч бастующих. Это грозит новой вспышкой короны. Тупое правительство. Открыли бы границы, выпустили бы пар наружу… Взаперти плавятся мозги.

«То есть и мы в западне?»

Вопрос Арону не понравился. Звонит.

— А кто еще в западне?

— Ляля. Она не хочет ребенка, а аборты запрещены.

— Пусть съест яйцо. Сразу захочет.

— Она пыталась, но помешала муха.

— Прогони муху. Яйцо, моя дорогая, — это символ рождения, тайны и бессмертия. У меня тут завелся интерпретатор тайных смыслов, Карфаген Рабинович.

— Карфаген Рабинович?! Ты шутишь?

— Вовсе нет. Он — автор «Справочника узловых понятий». Зачитываю, для твоей Ляли: «Знак яйца на языке египетских иероглифов обозначает потенциальную возможность, семя зарождения, тайну жизни. Алхимики считают яйцо вместилищем для материи и мысли. В „Египетском ритуале“ Вселенная определена как „яйцо, задуманное в час Великого Единого из двойственной силы“. Пасхальное яйцо является эмблемой бессмертия…»

— Услышав про пасхальное яйцо, Ляля выкинет.

— Вот и хорошо, обойдется без аборта.

— Выкинуть Алексея Федоровича?!

— Что ты! Карфаген Рабинович не допустит. За «яйцом» в его справочнике следует «якорь» — спасение, опора и надежда. Алексей Федорович вне опасности. В опасности — я. Карфаген рвется в кабинет. Играть со мной в «Афинскую школу».

Никаких колебаний

У Ляли хватило терпения на семь месяцев. Родила недоноска. Провалялась с ним в больнице две недели. Сосал плохо, не как полноценная Таня, и, если бы не невероятной голубизны глаза, она бы это создание возненавидела. В нем, крошечном, ей мерещился есенинский Илья, она даже думала назвать его этим именем — пусть ему будет легко, — но Федя держался первоначального плана.

Таня встречала маму и малыша букетом апрельских подснежников. Этот привет из Янтарной палаты был собран дочерью в близлежащем лесочке.

Федя взял из Лялиных рук конверт с младенцем, приоткрыл кружевную ткань, — хорош! — и передал Иринье.