Только не для взрослых - Ида Мартин

баре до утра, сидеть, свесив ноги, в заваленном сеном амбаре и ловить ртом лунный свет, яблоки с дерева, носиться по цветущему полю в росе, ходить на снегоходах за дровами, дурачиться на пустой автомобильной дороге, драться подушками, пить воду из деревенской колонки и целоваться на бильярдном столе. И это только то, что я уже пробовала, а сколько всего я еще не знаю! Сколько приятного и удивительного ждет меня впереди, на том пути, по которому мы идем, крепко держась за руки!

Амелин выходит из подъезда с моей шапкой в руке и смеется:

– Нормально ты тут устроилась.

– Я хочу знаешь чего?

– Чего?

– Я хочу тебя подстричь.

– Прямо сейчас?

– Завтра.

– Ты говорила, что не умеешь стричь.

– В Капищено тебя это не смущало.

– Ну-у-у, вспомнила. Тогда было другое.

– Что другое?

– Тогда мне нужно было тебя чем-то приманить. И я подумал, что все девчонки любят стричь.

– А сейчас?

– Сейчас ты уже приманилась.

Марков с Герасимовым нас уже ждут, и я готовлюсь к порции упреков из-за нашего пятнадцатиминутного опоздания.

– Ты в курсе, Осеева, что не май месяц? – кричит издалека Марков.

– И тебя, Марков, с Новым годом, – отзываюсь я.

– Сколько можно ждать? – ворчит Герасимов.

Белый заяц втихомолку

Положил письмо под елку, —

заводит громко, словно на детском празднике, Амелин.

Пишет он: «В лесу так пусто,

Снег хрустит ну как капуста,

Может, кто-то в Новый год

И мне подарок принесет?

И мне подарок принесет?

И мне подарок принесет?

Мы подходим, и ребята обмениваются рукопожатиями.

И хотя просить неловко, —

продолжает Амелин, будто так и надо.

Но капуста и морковка,

Я признаюсь честно вам,

Часто снятся по ночам.

Жду девчонок,

Жду мальчишек…

Он делает паузу и подмигивает Герасимову:

Подарю им много шишек!»[6]

– Я тебе, Амелин, сам шишек подарю, – хмыкает Герасимов. – Только попроси.

– Под какой елкой ты его нашла? – кривится Марков. – Мы же все морги обзвонили.

– Под новогодней, конечно, – отвечает за меня Костик. – В большой подарочной коробке с огромным красным бантом.

– Не повезло тебе. – Марков сочувственно смотрит на меня. – Так себе подарок, если честно.

Они с Герасимовым идут впереди нас и при каждом удобном случае толкаются, роняя по очереди друг друга в снег. Здорового Герасимова сдвинуть с ног не так-то просто, но хитрый Марков наловчился – сначала делает сзади подсечку, а потом пихает в плечо.

Мы могли бы поехать на метро, потому что в новогоднюю ночь оно работает без перерыва, но прогуляться одну остановку даже приятно. На улице полно людей.

– Почему ты тогда была в юбке? – неожиданно спрашивает Амелин.

– Тогда – это когда?

– Когда я в первый раз тебя увидел. На олимпиаде.

– Ты ошибаешься.

– Точно нет. Я тот момент очень хорошо запомнил и потом еще долго вспоминал.

– Ты прекрасно знаешь, что я не ношу юбок.

– Именно это мне и не дает покоя.

– Значит, там была не я.

– Нет. – Он останавливается. – Там точно была ты.

– Извини. – Я развожу руками. – Кроме того, что кто-то из нас страдает провалами памяти или чересчур богатой фантазией, у меня нет объяснений.

– Хочешь сказать, что я это выдумал?

Он внимательно смотрит, и я поправляюсь:

– В том смысле, что видоизменять реальность – обычное для тебя дело.

– Это ведь не я. Она сама видоизменяется под нас. Под каждого. Она такая, какую мы ждем.

– В таком случае у всех должна быть фантастически прекрасная реальность.

– Я же не сказал, что она такая, как мы хотим, я сказал «ждем», а это разное. Я ждал тебя, а ты меня, вот мы и встретились.

– Я не ждала тебя, Амелин, я даже представить себе такое чудо не могла.

– Тогда для чего надела ту юбку?

– Я была в штанах! В обычных школьных штанах!

– А в моей реальности в юбке, и это доказывает, что она видоизменяется.

– Не слушай его, Осеева, – оборачивается Марков. – Реальность не может видоизменяться. Меняется ее субъективное восприятие. Просто, когда доказать какой-либо факт или суждение невозможно, оно может считаться субъективно верным. То есть, пока ты не докажешь, что была в штанах, или Амелин не докажет, что ты была в юбке, справедливы оба утверждения. В принципе, ты можешь пойти от обратного и попробовать доказать, что в юбке не была.

Марков мог еще долго продолжать, однако резкий толчок Герасимова враз отправляет его в придорожную кучу снега.

– Кончайте уже фигней страдать. – Герасимов строго смотрит на нас из-под бейсболки. – Осеева была в юбке. Подтверждаю. Вы тогда сценку на Двадцать третье февраля ставили. И это была не твоя юбка, а Дёминой. Тебя Инна Григорьевна заставила ее надеть, а за то, что спорила, послала за какой-то книжкой. Я контрошу переписывал и в классе сидел.

Как только Герасимов об этом заговаривает, я мигом вспоминаю ту ситуацию и все сразу встает на свои места.

Амелин победно улыбается. Я моргаю, не зная, что сказать в свое оправдание. Марков, фыркая, выбирается из сугроба и готовится напасть на Герасимова, но тут Амелину приходит сообщение от Артёма, и мы все вместе утыкаемся в экран.

Это видео. Довольно длинное. На тринадцать минут. Примерно столько же нам еще идти до горок. Но Костик ставит на двойную скорость, и мы смотрим снежный челлендж в забавном ускоренном темпе, где все происходит гротескно быстро.

Последняя запись с Артёмом. Он весело приплясывает на кухонном стуле в классическом черном костюме и белой рубашке.

В одной руке у него бутылка шампанского, другой он медленно расстегивает пуговицы рубашки. Зрелище напоминает их летние танцевальные соревнования с Амелиным. На столе стоит желтый пластиковый тазик со снегом. За кадром слышны смеющиеся и подначивающие голоса Лёхи и Макса.

Чернецкий знает, что он красивый, и потому все, что он делает, выглядит как позволение собой любоваться. Так что я до конца не смотрю.

Гораздо приятнее наблюдать за смеющимися ребятами.

И совершенно неожиданно, не задумываясь об этом специально, я вдруг отчетливо вижу, как они изменились за этот год. Это настолько очевидно, что заметно даже мне.

Я пытаюсь представить, какими они будут лет через пять, десять, двадцать. Сделать это несложно. Марков – деловой офисный дядька в костюме: какой-нибудь управляющий или финансовый директор, от которого стонут все подчиненные, но при этом он лучший специалист в