Судьба ополченца - Николай Обрыньба

Конечно, это только штрихи того, что нас тогда окружало, но и они показывают, с какой радостью каждый нес все, что он мог, и все, что он знал, чтобы помочь борьбе с врагом. Это и есть, наверно, реальное воплощение того, как идея овладела массами, это и определило успех народной борьбы, правду мысли: «Народ — непобедим». Отсюда становится понятным стремительный расцвет бригады, какое-то такое состояние, когда каждый понимал, что он живет тот отрезок времени и жизни, который неповторим и никогда им не был пережит в такой степени цельности.

Отсюда же неизбежность провала операций фашистов, направленных на уничтожение партизанского движения. Они начинали свои отчеты о карательных экспедициях, называя нас «бандами», но, вынужденные как-то объяснять неудачи этих операций, переходили на уважительное «противник», «противоположная сторона»: «В противоположность ранее проведенным операциям по борьбе с бандами, при операции «Коттбус» надо было уничтожить противника, который был безукоризненно обучен и часто располагал лучшим и в большем количестве оружием, чем наши участвующие в операциях части. Также оказалось, что тактическое руководство противоположной стороны было хорошим. Захватом многих радиосообщений доказано, что противник руководился непосредственно из Москвы»{35}. Им хотелось во все это верить, и в «банды», и в «лучшее оружие», и в руководство «непосредственно из Москвы», и они попадались, как дураки, в удавку собственной лжи. Но это имеет свое основание. Они наивны, живущие по правилам. Душа русского народа являлась для немцев загадкой, и лишь подлецов они раскусили — категория международная.

Для меня становится ясным, почему в такой короткий срок, будучи разведчиком и бойцом, я смог создать свои картины, те, которые там написаны. Когда я оглядываюсь назад и стараюсь представить, сколько часов, дней мне удавалось вырвать для картин… А к ним нужны были эскизы и рисунки. А кисти, подрамники, грунты, их тоже нужно было самому сделать. И когда вспоминаю, я не могу поверить, и, как ни стараюсь, не укладывается в сознании, что в такие сроки и в такой обстановке можно было создавать картины. А это было у каждого. Наверно, ни связисты, ни кузнецы, ни врачи не смогут сейчас представить, как в тех условиях они делали чудеса, достигая вершин своего мастерства теми скудными средствами, которыми тогда обладали. Это некая тайна, которая вдруг объединит людей и направит их всех на раскрытие лучших своих сторон для достижения какой-то большой цели — утверждающей жизнь. Вот тогда и происходит высшее утверждение человека, раскрытие его талантов. Видимо, вот так и в эпоху Возрождения было, создавшую столько великих мастеров и столько сделавшую открытий. Неспроста в истории отдельные периоды характерны скоплением большого количества талантов. А потом идут как бы провалы. Как на небе звезды — то, смотришь, сгусток звезд, то, рядом, целые поля черноты. Так и в человеческой истории. Потому что расцвет личности связан не только с одаренностью одного человека. Это явление общее, вызванное общностью людей. Талант загорается не один, а в соприкосновении с другими. И нужна общая идея. Когда она рождается и овладевает людьми, то в достижении ее целые сгустки образуются ярко сверкающих личностей. Видимо, существует такая связь: защита жизни, живого — расцвет талантов. Во имя жизни и расцветают таланты человеческие. Как в нашу войну — какое созвездие полководцев, инженеров, мастеров! Также революция дала созвездие, а потом время перестало их питать…

В партизанах в зиму сорок второго — сорок третьего года произошла реакция у людей, появилась необходимость и возможность утверждения себя как личностей, то, чего так не хватало нам до войны, когда существовало железное или крепкое руководство и от чего сейчас только мы начинаем избавляться. А тогда людям поверили, а вернее — они друг другу поверили и были как бы удивлены, что они такие молодцы, что они все могут. Подавленность, рожденная долгим отступлением наших войск, наглостью и стремительностью противника, страхом перед силой и множеством полицаев, — все это вдруг слетело с людей благодаря первым удачам, доказавшим их силу и давшим мощный расцвет способностей людей. Кузнец Руба — это великолепный кузнец! Он болел туберкулезом, был обречен, но он пришел к нам в бригаду и сказал: «Хочу успеть перед смертью сделать вам пользу». И сделал станину для 45-мм орудия, и оно стало стрелять. Так шли все, от стариков до малолетних, — внести все, что они имели, для борьбы: свою жизнь или свое искусство, свое умение.

Это было время созидания, невольно это стало временем созидания, хотя рядом шли бои самые жестокие, и в том или другом месте фашисты зверски расправлялись с партизанами и населением. Но не было обреченности, это было не предсмертное созидание, а созидание, после которого должен наступить расцвет утверждения жизни. Поэтому всех пронизывали оптимизм и радость. Из этого всего вытекала вера в бессмертие и желание бессмертия. Потому и к картинам было отношение серьезное.

Анна и Антон. — Пишу картины. — Каким должен быть народный герой? — Митя и Тасс. — Комбриг Титков. — Дубровский и Бела. — Документы для разведчиков. — Партизанская картинная галерея. — Представитель обкома. — Знамя бригады. — Что дает силу и право на победу. — Каждая смерть поражала

Начал писать картину «Горят эшелоны». Эскиз ее я сделал быстро, сразу после операции. На первом плане Дубровский, Бульба, Короленко, Лобанок, за ними на фоне горящего эшелона и ночного неба бегут партизаны в белых маскхалатах со снопами соломы за спиной.

Сегодня опять в нашей землянке Дубровский и Лобанок, бригада все время в боях, комбриг и комиссар дают новые фамилии бойцов, кого надо ввести в картины, обсуждение идет тщательное. Мне радостно, что выдался этот перерыв, можно поработать над картинами. Но вот Дубровский поднимается:

— Завтра, Николай, зайдешь в штаб, есть тебе работа. Ребята с десантной группы должны сходить в Кенигсберг, подумай, как паспорта приготовить.

Вот тебе и картины! Вот тебе и новая операция! Самое трудное — делать аусвайсы и немецкие паспорта. Ты ошибся, поставил точку не на месте — и уже нет человека, ты его отдал в руки палачей. Сознание этого убивает. Ложусь спать, а на душе тревожно, слетело все радостное настроение.

Я никак не мог забыть истории с Наташей, нашей разведчицей, с которой познакомился, когда гнал стадо из Истопища в Антуново. Встретившись и проговорив два часа, мы поверили друг другу; это не так просто, когда ничего не знаешь о другом человеке и все данные видеть во мне полицая, так как обстановка неестественная — я без оружия и выдаю себя за партизанского разведчика. Потом я много раз делал ей документы. Но вот ее задержали и отправили в гестапо. Стал я искать свою ошибку. Выехали с Хотько по району, ночью под видом полиции проверяли документы. Немцы ставили каждый месяц печать «проверено» — и я ставил. Почему же провал? Что отличало мой аусвайс? Оказалось, при внимательном рассмотрении, в тот месяц аусвайсы после проверки возвращали без печати, но в одной деревне ставили синюю точку в уголке справа, в другой деревне — плюс сверху, в третьей — зеленую черточку внизу на обратной стороне. На первый взгляд все выглядело случайным, а на самом деле — поставил даже точку не там, где нужно ей быть для этой деревни, и человека забирали. Это всегда было перед глазами, и спокойно жить я не мог. Сделаешь документ, человек уходит, и, пока он не вернется, ходишь, делаешь все, но ты неживой, ты ждешь. А сейчас предстояло делать документы в логово фашистов. Хватит ли у меня ума, опыта предвидеть все?