Лисьи броды - Анна Старобинец

– Что, никому, кроме меня, не сказал?

– Ни единой, так сказать, душе. Только вам.

Майор помолчал, пристально глядя на замполита. Выдержать взгляд. Выдержать этот прямой, честный взгляд. Не опускать глаза. Они теперь ровня.

– Недооценил я тебя, – сказал наконец майор и хлопнул Родина по плечу. – Ты и я, мы вместе возьмем диверсанта Кронина.

– Так точно! – голос замполита от счастья дрогнул. Он потрогал через нагрудный карман счастливую монету, найденную на пепелище.

– Но сначала мы с тобой, Родин, выпьем, и ты мне расскажешь подробности. У меня в кабинете самогон есть отличный. Пятьдесят оборотов. Ты пока что товарища Шутова обратно прикрой. И верх у «виллиса» подними.

Так бывает – судьба принимает форму монеты. Ты берешь ее в руку и чувствуешь – теперь изменится все. Тебе улыбнется удача.

В тот же день ты находишь то, что искал, и получаешь то, что хотел. Нет, пока еще не повышение в звании – но уже уважение.

Твой майор (ты скоро тоже будешь майором!) – он больше не презирает тебя. Он теперь наливает тебе самогон и смотрит в глаза. Он внимательно слушает. Он смеется, когда ты шутишь. У него такой хороший, заразительный смех. Ты хмелеешь, а он тебе подливает.

Ты показываешь ему счастливую монетку в пять фэней. Да, наивно верить в то, что погнутая монетка – к удаче. Но майор теперь свой. Пусть он знает, что Гоша Родин бывает немного ребячлив.

Он выходит из-за стола, чтоб получше разглядеть твой трофей. Он встает у тебя за спиной, и ты оборачиваешься к нему. Ты протягиваешь ему монету на открытой ладони.

Он обхватывает твое горло одной рукой – твой кадык в его сгибе локтя – и сцепляет ее с другой. Он берет твою шею в замок – и тянет, тянет, сжимает.

Ты не можешь говорить, поэтому не спрашиваешь, за что. Ты извиваешься и хрипишь. А в руке упорно сжимаешь свою погнутую удачу.

Ты ее выпускаешь, только когда он ломает тебе гортань. У тебя открыты глаза, но ты не видишь, как майор подбирает твою монету.

У тебя открыты глаза, но ты не видишь, как он тащит тебя в оружейную. Как из длинного снарядного ящика осторожно вынимает хвостатые мины. Как кладет тебя в этот ящик на груду опилок. Как засовывает монету твоей удачи в твой нагрудный карман. И зачем-то присыпает опилками твое свернутое набок лицо.

Твой майор накрывает тебя брезентовым полотном – очень бережно, как простуженного ребенка. А потом водружает на ящик деревянную крышку и берет молоток. В напряженных его губах зажаты тонкие гвозди. Ты под крышкой, ты накрыт с головой брезентом, и ты не видишь, что майор сейчас похож на насекомое с множеством хоботков.

Он вытягивает изо рта эти хоботки и один за другим вонзает их в крышку твоего гроба.

Ты не слышишь, как он бьет по ним молотком.

И тем более ты не слышишь, как в такт ударам он шевелит набитым гвоздями ртом:

– Я не убийца. Я убиваю. Только. Врагов.

Он не убийца. Бойко приладил очередной гвозь. Он убивает. Только. Врагов. На каждый гвоздь – три удара молотка. Только мразей. Стукачей. И подонков.

А что их столько расплодилось после войны – не его вина. Там, на войне, было проще. Только свои и враги. Олежка Деев был свой на войне. Потом зачем-то стал врагом. Стукачом. Решил его сдать.

А с замполитом все, конечно, было ясно давно. Он прирожденный стервятник. Таким родился. Таким и сдох. Майору Родин в общем-то не мешал. Пока не вышел из-под контроля. Пока не выкопал падаль.

Он вбил последний гвоздь и вышел на улицу. Закурил, стоя рядом с «виллисом». С водительской стороны на борту красовалась лопата, измазанная землей. Под слоем брезента в кузове лежало то, что из этой земли достали.

Вот, значит, Шутов, капитан СМЕРШ, почему ты майора Бойко не тронул. Хотя Олежка тебе на майора Бойко исправно стучал. Ты просто гнил. Ты все это время, оказывается, спокойненько гнил. Пусть так и будет. Так пусть и остается.

Майор хихикнул. А ведь он сам чуть было все не испортил. В тот первый вечер, когда он с Марфой договорился. Когда спиной к окошку этого Кронина, или кто он там, посадил. Но повезло. Он-то думал, не повезло, а, выходит, вышло удачно. Что эта дура промахнулась, недострелила…

Он докурил и раздавил окурок ногой – размазал по булыжнику, как червя. Куда теперь тебя, товарищ Шутов, прикажешь везти? Может быть, искупаться? Поедем-ка к озеру, товарищ, с тобой, а то что-то ты грязный. Майор уселся на водительское сиденье и снова хихикнул. Нервный смех. Бывает. Пройдет.

Майор не успел завести мотор. Он даже понять не успел, как это все вообще получилось. Как получилось, что из сгустка осенней тьмы вдруг бесшумно возник человек, мгновенно скользнул на сиденье «виллиса» рядом с ним и растянул азиатское, плоское, смутно знакомое майору лицо в бесстрастной улыбке. Как получилось, что он, безоружный, вышиб из рук майора Бойко ТТ, потом трофейный японский пистолет «намбу», а следом десантный нож. Как вышло, что человек нанес майору небрежный, кошачий удар в горло и тут же в живот, и майор согнулся, сипя и хватая ртом воздух. А человек, по-прежнему улыбаясь, приставил «намбу» к его виску и вежливо произнес:

– Позволь представиться, товарищ майор. Я – Лама. Мы уже однажды встречались в «Отряде-512». Ты стрелял в меня из пулемета, но не попал.

Майор Бойко, скалясь от напряжения, втянул в себя воздух. Вместе с воздухом пришло осознание: если кто-то, кто сильнее тебя, хочет тебя пристрелить, он не тратит время на болтовню – он просто стреляет. Если он называет тебе свое имя – значит, ему от тебя что-то надо.

– Я пришел с предложением, – сказал Лама. – Я так понял, ты любишь золото?

Майор осторожно кивнул.

– Тогда с телом товарища Шутова ты разберешься чуть позже, – Лама убрал пистолет. – Сейчас иди в оружейную. Возьми гранаты, динамитные шашки, ракетницу, что там у вас еще…

– Я не убийца, – прошептал Бойко.

– Конечно, нет. Ты просто устроишь салют. Никто не пострадает, майор.

Лама оставил майора Бойко у начиненной взрывчаткой чумной фанзы – рядом со змеиным клубком бикфордовых шнуров, тянувшихся к динамитным шашкам, гранатам, сигнальным ракетам и трассирующим патронам, обильно политым керосином, – и пошел назад, к площади. Через пару минут майор подпалит клубок, и огненные гадюки, пожирая сами себя, поползут в фанзу, и несмирившиеся духи убитых чумой людей, которых был не способен увидеть майор, навсегда покинут свой дом.

Взрывы раздались, когда Лама проходил мимо харчевни папаши Бо. Тут же – частая пальба и разноцветные сполохи. Лама удовлетворенно кивнул, замедлил шаг и сквозь дробный грохот тончайшим своим, в ночной охоте незаменимым кошачьим слухом уловил разговор находившихся в фанзе девочки и мужчины.