Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы - Юрий Мамлеев

Потом все исчезло, и Сергей ощутил только стук своего сердца, ставший единственным, как биение всей его жизни.

Он глянул в комнату. Там был опрокинут стул.

Вскоре приехал Андрей.

Втроем — с Валентином — они решали, что делать. Приезд Андрея внес во всю ситуацию какую-то чудовищную ясность. Зов повторился. Некий Великий Ум, или просто Иная Реальность затаилась у входа в земную жизнь, давая о себе знать. Словно кто-то дул в сознание Сергея как в Ухо.

Возможно, это «существо» могло бы спонтанно воплотиться здесь на Земле — без отца и матери, — как «они» делают в других мирах, но такой «въезд» разрушил бы слишком многое…

В следующий раз старичок завыл. Это было так неожиданно, что Сергей замер, как остановившаяся звезда. «Таким воем, его подтекстом, его подсмыслом — сам вой был тихий, почти шепот — можно было бы, наверное, испугать самого Творца», — подумал Сергей. Потом шепот прекратился. И снова возник зов, холодный, неумолимый…

Однажды Сергей в последний раз собрался поговорить с Андреем. До этого он — неожиданно для себя — познакомился с небольшой группой людей, которые в совершенстве знали технику ухода в другие миры, практику духовных путешествий при сохранении тела здесь, на Земле, и при обратном возвращении души. Точно это была судьба: надо было сделать решающий шаг.

Андрей считал такие путешествия излишним безумием, метафизической роскошью, так сказать… И к тому же зачем?

Он говорил и учил:

— Все проходит пред лицом того, кто таится внутри человека, но кто уже не есть человек. Нет сладостней этого высшего бессмертного «Я» — твоего истинного «Я», человек! — ибо что может быть лучше себя, бесконечного, неразрушимого и живущего Собой в вечности.

— Все миры — лишь дым по сравнению с этим «Я».

— Когда вы углубитесь в созерцание по формуле «Я есть Я», то вас охватит такое счастье, такое блаженство от чистого высшего бытия Себя, что по сравнению с этим все земное счастье и все неземные путешествия — мелкий миг, проходящий отблеск, крик, визг.

— Ищите прежде всего Себя (или Бога внутри Себя), ибо, найдя Это, вы обретете и победу над смертью, и вечную, освобожденную жизнь…

Поздно вечером Сергей пришел к Андрею и рассказал ему о своей встрече с группой «практиков» и о том, перед каким поворотом он стоит. И что он уже выбрал: он пойдет в эту дверь, в миры, к «чудовищам».

— Они «сожрут» тебя, Сережа, — ответил Андрей. — Конечно, в принципе можно научиться сохранять себя, как древние йоги, и возвращаться сюда или, наоборот, уйти… Если овладеть тем, чем владели они, то можно делать со своей душой все, что захочешь… Но это невероятно трудно, фантастически трудно — всего лишь одна ошибка может стать роковой… Хотя я знаю этих ребят, они прошли инициацию у индусов… Но ведь в полной мере все это было доступно высшим древним йогам, а не теперешним… И выбирали-то они, в конце концов, Абсолют, вечное «Я», а не эти миры… И ты так легко можешь погибнуть…

— О чем ты говоришь?! Я все это знаю… и я сделал выбор.

— Хорошо. Но, предположим, ты действительно оградишь себя, обезопасишь… Зачем, зачем тебе эти миры, эти путешествия, когда только в вечности, в Абсолюте наше спасение. И оно лежит рядом, здесь, в нашем человеческом воплощении мы можем достигнуть этого…

— Я знаю пути в Вечное. И я не потеряю Себя. Кроме того, может быть, в мирах, в творении есть что-то тайное, чего нет в Абсолюте в Первоисточнике, как бы абсурдно это ни звучало…

— Это спорно. Но сначала реализуй абсолютно полностью, до конца это высшее «Я» в самом себе. Тогда ты действительно Его уже никогда не потеряешь, и в этом случае можно путешествовать…

— Но я в объятиях Зова и того, что происходит внутри меня…

— Тогда иди. Но без полного абсолютного знания ухода не делай ничего: иначе погибнешь. И все-таки мой последний совет: иди не туда, а в собственное вечное божественное «Я». Ведь человек ищет своего, своего спасения. В чем смысл всего, если ты сам погибнешь? Что будут значить тогда для тебя все миры? Ничего.

…Сергей ушел, поцеловав на прощание Андрея. На другой день вечером он должен был идти к «практикам» — начиналось преддверие.

Утром он увидел Ульянушку, на улице, около сада.

Он сказал ей про свое решение.

И вдруг словно молния свыше пронзила его существо. Он увидел (или это было «внутри», или это было «вовне») что-то тайное, великое, непостижное и в то же время родное, вечно-русское, что составляло его сокровенную жизнь, но было скрытым. И теперь оно внезапно с ужасающей ясностью проявилось перед его сознанием.

— Я вернусь сюда, — сказал он ей, а она заплакала. — Эти миры не поглотят меня.

Костя Пугаев, мужчина лет тридцати пяти, выпить не очень любил. С женой он разошелся, но на другой почве. Обожал звезды, грибы и сновидения.

Снилось ему обычно что-то несуразное, в чем никакой логики нельзя было найти. То штаны с медведя снимали, то будто не на Земле он, а на Луне, то корона на нем сияла. Пугаев за чаем так объяснил однажды своей давней полюбовнице Глаше:

— Неуемный я какой-то во снах. А ведь наяву я мужик хороший.

Глаша, пухленькая и славненькая, как пирог, возразила ему:

— Лучше бы ты наоборот был. Я люблю неуемных и бесшабашных, которые наяву. А хороших людей мне и даром не надо, я, Костя, плохих люблю. Ты ведь и сам, Костенька, в сущности, плох.

Костя открыл глаз:

— Сколько лет я с тобой, Глаша, живу, а все удивляюсь тебе. Откудова ты такая? С виду аппетитная, а в душе у тебя — одни тучи и сомнения.

— В чем же это я сомневаюсь, Кость? — хихикнула Глаша, откусив жирный кусок пирога.

— Как в чем? — выпучил глаза Костя. — Насчет мира всего сомнения у тебя, Глаша, вот в чем дело. Я тебя все-таки знаю. Не веришь ты в него, в мир-то в этот. А учти, — он поднял палец, — ежели уже бабы перестанут в мир этот верить, тогда всему нашему роду человеческому конец.

— Туда ему и дорога, — нахально ответила Глашка.

— Это ты брось, — нахмурился Костя. — Нешто тебе неприятно чай пить?

Глашка расхохоталась и поцеловала его.

— Какая ты вся белая, сладкая, настоящая русская баба, — умилился Костя, — только душа у тебя чересчур огромная.

— В этом и вся беда, — улыбнулась Глаша.

А дней через десять, когда Костя по обыкновению плелся к своей полюбовнице, оказалось, что ее нет. Соседи толком не могли объяснить, но в конечном счете выходило так, что Глашуня вдруг ни с того ни с сего уехала на край света, в Сибирь-матушку, к кому неизвестно, и затерялась там для Кости безвозвратно.

Пугаев долго-долго ничего не мог понять. Потом запил — первый раз в жизни. Через месяц-другой немного полегчало, хотя плакал во сне. Он и сам не мог разъяснить себе, почему стал плакать во сне. Ведь не до потери же сознания он любил свою Глашу. Тем более в конце концов он оправился от своей утраты. И вроде бы жизнь вошла в колею. Но, с другой стороны, через год появилась тоскливость. Первопричиной ее был случай пропажи его отца — отец ушел утром и больше никогда не приходил. В милиции считали, что ему отрезали голову, — перестройка уже шла вовсю, и в районе появилась очень специфическая банда.