За все в ответе - Михаил Филиппович Шатров

когда застывал, видя наш дремучий эгоизм, когда смеялся над собой, и при всех людях, когда оплакивал смерть каждого колхозника, когда делился тем, что открыл, что вычитал, сгорал и мок, сиял и бледнел? И цена всему, через что он прошел, что сделал, — снятие с работы, исключение из партии, суд и три года. (У нее перехватывает горло.) Почему мы такие жестокие? Неблагодарные? Кто виноват в этом?

Я к у б о в (глядя на нее в упор). Судят его не за то, что краснел и бледнел. Правда в том…

К а д р и я. Лучше бы умереть — вот в чем правда!

Отдаленный гром. В лице председательствующего что-то дрогнуло. Саубан-апа затуманенными глазами поводила по сторонам.

Я к у б о в. Извини, Кадрия, ты тут не можешь быть объективной.

К а д р и я. Почему?

Я к у б о в. Сама знаешь.

К а д р и я. Что, была любовницей?

Я к у б о в. Тебе видней.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (поглядев на Якубова, стукнул пальцами по столу; Кадрии). Я вас прошу говорить по существу.

К а д р и я. Я по существу.

Откуда-то зазвучал далекий, еле слышный голос. Песня, сдвинув что-то в душе, обрывается.

(Глядя перед собой, негромко.) Мурат Гареевич… помните, когда я вернулась с летней сессии, перешла на последний курс, о нас уже болтали всякое. Я была готова на все. Я ждала, верила — вот-вот свершится. Через неделю вы мне сказали: «Давай так: последний курс окончишь очно». И вместе с Саубан-апа повезли меня… устроили в институт и на вокзале, прощаясь, сказали — при Саубан-апа: «Кадрия… я всегда помнил, что твой отец покойный был моим другом, лучшим другом. Немало мы с тобой вынесли, вынесем и это… Будь счастлива, родная. Прощай». У меня потемнело в глазах. Я как стояла — так и осталась стоять… (Проглатывает комок в горле.)

С а у б а н - а п а. Все так, так было.

Второй заседатель смотрит на Кадрию не сводя глаз. Сагадеев сидит, низко согнувшись.

К а д р и я. Я не знала тогда, какая туча на вас надвигалась. Я не поняла, что вы берегли меня… (Властная память в ней вдруг берет верх.) Мы много можем сказать только о человеке, с кем были несчастны. Пусть он трижды виноват, преступник, но лишь с ним я знала, где я, верила — не зашибусь, не о том думала, что было, а о том, что будет. Да, я не могу быть объективной. Но перед вами — люди, колхозники, которые прожили с ним семнадцать лет, все пережили. Разве им нечего сказать?! (Опускается на стул.)

С а у б а н - а п а (поднимаясь). Товарищ судья… тут прокурор меня спрашивал, понимала ли я, что поездка эта — на Черное море — была преступлением. Мне плохо стало. Я отвечу.

Председательствующий обменивается взглядом с заседателями.

(Глядя куда-то вдаль и будто рассказывая кому-то другому.) «Послушай, — сказал мне как-то Мурат, еще до поездки, — ты присматриваешься к своим людям?» — «А что, говорю, работают». — «Это верно, — он мне, — слов нет». В самом деле: мы от земли и скотины получали уже намного больше, чем в других колхозах. (Точно самой себе.) Чего только мы не делали с нашей землей — такой бедной… Все обработали. Оставался пустырь, гектаров двадцать, там ничего не росло. Построили оранжерею, засеяли цветами. Сорок пять рублей дохода получали с каждого метра. Каких только цветов…

У л и н. Да при чем тут цветы?..

В т о р о й  з а с е д а т е л ь. Ну почему же?..

С а у б а н - а п а (тихо вздохнула). О чем я хотела сказать, дай бог память…

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (как-то особо уважительно). Пожалуйста, покороче.

С а у б а н - а п а (тут же вспомнив). «Работают, слов нет, — говорит Мурат. — Проснулся утром: поле, коровник, навоз, ужин, сон — так изо дня в день… замкнутый круг. А не скрывает ли он от нас правду о человеке?..» — «Куда ты гнешь, — я разозлилась, — чего ты хочешь?..»

У л и н (задвигался на стуле). Простите, я вынужден…

С а у б а н - а п а (словно бы и не слыша его). Я поняла это, когда они с Назаром привезли нас в Севастополь; повезли в Одессу, в Керчь, где они оба воевали, кровью истекали; поняла, когда мы по братским могилам ходили, плакали вместе со всеми, что там стояли, — ведь многие из нас были вдовами, женами погибших; поняла, когда мы по морю плыли, на людей глядели, на закаты, думали, как быстро пролетели наши годы…

Вдалеке чуть слышны звуки органа.

(С глубокой интонацией, словно вновь воочию видит то, о чем вспоминает.) Женщины наши как-то засветились все, загорелись, все такие милые; мы не могли наговориться, будто затем только и приехали сюда, чтобы вылить свою душу, освободить себя от выпавших нам переживаний, а не пузо греть на солнышке, не жир сгонять, как другие. И оказывается, трудно носить это бремя. А скинув его, делаешься мягче — тебе легче прощать и получать прощение. И плакали мы, и смеялись, пели хорошие песни и долго молчали, думали об жизни… А то ведь мы-то все вперед, вперед, задыхались уж, запинались — куда там задуматься… Какими же счастливыми вернулись мы домой, будто заново родились все… Никогда не забыть мне эту поездку, что бы там ни говорили. До конца жизни буду помнить… (Медленно садится.)

Наступает короткое молчание. Все только переглянулись, и каждый подумал о своем.

У л и н (более мягким тоном). Я понимаю, что вы испытывали в этой поездке. Уважаю ваши чувства. Но речь идет о другом: о незаконном получении — причем целой группой — зарплаты по фальшивым документам. (Непререкаемо.) Вы же ездили на деньги, которые вам не полагались, получили обманным путем. Почему об этом никто не задумывается? Уж тем более вы, старая коммунистка.

Х а р и с о в а (встает). Дайте-ка мне слово. (Похоже, что редко кому удается навязать ей свою волю.)

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (коротко посмотрев на заседателей, добродушно-настойчиво). Свидетельница, мы ограничены во времени. Если у вас есть что сообщить по делу, то пожалуйста… если нет…

Х а р и с о в а. Вот уж двадцать девять лет я трактористка, все в одном колхозе. Как села в семнадцать лет на трактор, так и не слезаю. Хотя силы уже не те. (Вздохнула.) Первый раз мы его увидали тогда, Черное море. С непривычки да с невидали я все охала: сплошное веселье… За двадцать семь лет я не была в отпуске. Знай ишачила. Пятерых-то детей надо кормить, одеть — муж с фронта инвалидом вернулся. Потом и его лишилась. Я не знала, что такое воскресенье… Здесь спрашивали: может ли директор завода везти рабочих на отдых, сохраняя им зарплату? А можно двадцать семь лет работать без отпуска?

Председательствующий с прищуром смотрит на нее. Второй заседатель сидит сжав губы. Якубов, взяв один из томов, лежащих перед ним, начинает листать его, ища что-то.

И вот недавно бухгалтер мне говорит: «Если собрать все твои отпускные да выходные, то