Червь - Джон Фаулз

В: Удержитесь вы пророчествовать. Вы толкуете о делах грядущего как о вещах уже совершающихся, и от этого речи ваши скорее показывают ваши нетерпеливые упования, нежели чем то, что произойдёт в действительности. Делаю вам прежний вопрос: каким способом мыслите вы переменить этот мир?

О: Живучи так, как нам надлежит и желается — словом и светом Христовым.

В: Коль скоро вы, сударыня, по всякому поводу упрямствуете и прекословите, то вот вам моё пророчество, что на вашу секту выйдет запрет. И поделом. Нет-нет, не отвечайте, я не дам вновь вовлечь себя в пустословные препирательства. Пока что я в вас больше надобности не имею. Прибавлю лишь следующее. Прежде всего должен наистрожайше вас предупредить касательно этого дела. О том, что здесь происходило, о прежних своих приключениях извольте молчать. Ни мужу, ни отцу, ни Уордли, никому иному ничего не рассказывать. Не смейте также для свидетельствования своей веры объявлять эти обстоятельства в ваших собраниях, изображая Его Милость таким, каким он отнюдь не был. Упаси вас Бог хоть теперь, хоть после обратить это происшествие к тому, чтобы выставить себя пророчицей. Понятно ли?

О: Понятнее и царю Ироду не выразить.

В: Ни правды, ни выдумки чтобы никто от вас не слышал. О правде молчок, о выдумках тоже. На этом вы должны будете мне присягнуть и скрепить вот этот присяжный лист своей подписью. Достанет ли у вас грамотности написать своё имя?

О: Написать имя, какое носит моя плоть, сумею. И пусть ты со своей братией уверишься, что правду Божию в узах всё равно не удержать.

В: Смотри у меня. И не надейся, что если в нарушение присяги развяжешь язык, то я не узнаю. Узнаю. И поступлю с тобой так, что ты у меня и день тот проклянёшь, когда открыла рот.

О: Как и не проклясть, если не сдержу слова.

В: Это не всё. Мне желательно получить от вас скреплённую подписью присягу, удостоверяющую то, о чём вы клялись при самом начале: что, будучи в здравом уме — не в видениях, не в духовных беседах, — вы с Его Милостью после мая первого числа не виделись, не говорили, сношений с ним не имели и никаких вестей о нём через третьих лиц не получали. Вам надлежит засвидетельствовать лишь одно: что с ним сталось, вам неизвестно.

О: Изволь, я подпишу.

В: Что это вы, сударыня, разулыбались?

О: О безделице хлопочешь, а главного видеть не желаешь.

В: Я желаю увидеть тебя в тюрьме. И увижу, если по твоей вине хоть что-нибудь выйдет на свет.

О: Я стараюсь о том, чтобы вывести к свету всё и вся.

В: Последний раз предупреждаю. Если когда-нибудь обнаружится, что вы мне налгали, вас постигнет то самое, что вы сулите заёмщикам, не заплатившим долг милосердия. На вас падёт весь праведный гнев родных Его Милости, а равно и мой, и будет ваша участь такой страшной, чтобы другим неповадно.

О: И поделом.

(Засим прочитан был свидетельнице вышесказанный присяжный лист, каковой она скрепила собственноручной подписью, что надлежащим порядком было засвидетельствовано.)

В: Добро. Теперь можете идти. Сегодня мне вас больше не надобно. Но не воображайте себя свободной. Если мне нужно будет сделать новые вопросы, извольте явиться по первому зову.

Ребекка встаёт. Сидящий в конце стола Джон Тюдор медленно поднимает глаза на своего господина, но хоть смотрит он на господина, взгляд у него человеческий. Дело приняло неожиданный оборот, тут какая-то странность.

Ребекка собирается идти, но Аскью останавливает её:

— Напоследок я имею ещё одно препоручение, данное вопреки моим советам. Моя бы воля, не миновать тебе плетей за все твои дерзости. — Он выдерживает паузу. — Мне велено в уважение твоей беременности передать тебе это.

Порывшись в кармане камзола, он достаёт гинею и рывком посылает золотую монетку через стол.

— Не нужна она мне.

— Бери. Так приказано.

— Не возьму.

— Это всё твоя нынешняя гордыня и ничего другого.

— Нет.

— Сказано, бери. Больше уговаривать не стану.

Ребекка поглядывает на монету и качает головой.

— Ну так я предложу тебе то, от чего ты точно не откажешься. Пророчество.

Взгляды стряпчего и женщины встретились.

— Болтаться тебе когда-нибудь на виселице.

Ребекка не отводит глаз.

— И у меня есть для тебя такое, в чём ты имеешь нужду. Любви тебе, мистер Аскью.

Она выходит. Аскью принимается собирать бумаги. Чуть погодя он протягивает руку к отвергнутой гинее и яростно зыркает на Джона Тюдора, точно собирается отыграться на нём. Но почтенный канцелярист малый не дурак: он склонился над столом.

Манчестер, октября 10-го дня

Милостивый государь Ваше Сиятельство.

Ваше Сиятельство, без сомнения, найдёт вышесказанное в большей части своей не заслуживающим вероятия, однако ж осмелюсь доложить, что по моему разумению рассказ сей не есть сплетение мудрёных и немудрящих вымыслов, ни басня, какую могла бы изобрести обыкновенная мошенница для спасения своей шкуры; ибо, когда бы она подлинно имела в себе столько хитрости, то именно из опасений за свою злосчастную шкуру верно измыслила бы что-нибудь получше этой несусветной истории. Словом сказать, в рассуждении упомянутой Ли мы можем вслед за древним отцом церкви повторить: «Credo quia absurdum»[165]— если и верить, то наипаче потому, что верить невозможно. Многое говорит за то, что Его Милость со своим слугою употребил её доверенность в худую сторону и злоупотребление сие умножило и укрепило ту негодную досаду, которую вселила ей жизнь в борделе. Я убеждён, что в совершенном смысле слова она почти не лжёт, понеже представляет нам эти события, их природу и толк такими, какими они ей вообразились; non obstante я также убеждён, что самое существо событий её показания изображают превратно.

Тут должен я довести В.Сиятельству те обстоятельства её припадка, каковые из записей не ясны. Припадок не показался мне злоумышленно подготовленным, ни также в чём другом сходствующим с тем, что, по её рассказам, природно пустосвятам-сектантам её разбора. Много больше подозрений подавала её повадка после того, как она пришла в память, каковую перемену не знаю, к чему причесть. Она как бы вновь обнаружила свойство, которое оставалось до той поры потаённым: ту обычную шлюхам наглость, что увидал я в бывшей её хозяйке Клейборн. В записях сказано, что Ли улыбалась, однако записи не передают плохо скрытого презрения, которым отозвалась она на мой вопрос, не стыдно ли ей увиденного. Но даже и такое несносное и явное презрение не отдавало притворством либо лукавством, показывающим, что она имеет в предмете меня провести. Мне скорее представляется, что припадок подстегнул беспокойную её гордыню либо сделал то, что она забыла стараться, чтобы её манеры не выдавали неуважения к производимому мною расследованию.