Большой театр. Культура и политика. Новая история - Соломон Волков

* * *

29 марта 1974 года, ввиду создавшейся вокруг них “невыносимой обстановки травли и позорного ограничения творческой деятельности”, Вишневская с Ростроповичем подали заявление Брежневу с просьбой разрешить им выехать на Запад на два года. Через две недели их вызвала к себе Фурцева, которая известила артистов о согласии вождя: “Кланяйтесь в ножки Леониду Ильичу – он лично принял это решение. Оформим ваш отъезд как творческую командировку”[522].

Вишневская пошла прощаться со своим любимым театром. Делала она это в полном одиночестве – в Большом театре не было ни души. Шла она туда, чтобы проклясть Большой, но не смогла – она не чувствовала к театру ни ненависти, ни злобы, а только огромную обиду и нестерпимую боль.

В своих мемуарах Вишневская ярко описала этот мелодраматический момент: “Вот сейчас я лягу плашмя на пол, прижмусь к тебе, обниму крепко-крепко и скажу тебе на прощание такие слова, что не говорила ни одному человеку на земле. Так вот, слушай: я безумно люблю тебя, ты был для меня всем – мужем, сыном, любовником и братом. Никому на всем свете не отдала я столько любви и страсти, как тебе. Эти чувства я отнимала от детей, от мужа и безоглядно несла тебе всё: свою молодость, красоту, свою кровь и силу. И ты, ненасытный, всё брал… Я безраздельно царила здесь долгие годы, и соперниц у меня не было. Но почему же в мой тяжкий час ты не защитил меня? А теперь прощай…”[523]

Ростроповичу разрешили провести прощальный концерт со студентами в Большом зале Московской консерватории. Я присутствовал на этом концерте, гвоздем которого была Шестая симфония Чайковского. Ростропович, дирижируя, плакал. Публика тоже плакала. Все понимали историческое значение происходящего, всех угнетала трагичность ситуации.

Обстановку разрядил, как полагается, сам Ростропович. Указав с подиума на украшавший аудиторию портрет Чайковского, он громко сказал: “Все-таки гениален наш Ильич – я имею в виду Петра Ильича!” Зал грохнул. В то время эта шутка, обыгрывавшая идентичность отчеств Чайковского, Ленина и Брежнева, была расхожей в музыкантской среде, но с эстрады мы услышали такое впервые.

Я написал восторженную рецензию на этот знаменательный концерт и отнес ее главному редактору журнала “Советская музыка”, в котором тогда служил. Главный посмотрел на меня как на сумасшедшего и выпроводил вместе с рецензией. Я показал ее Ростроповичу, и тот был растроган: для него в те напряженные дни даже такой маленький жест поддержки был необычайно важен. В последующие годы он при встречах со мной в Нью-Йорке неизменно тепло вспоминал об этой рецензии.

* * *

Холодная война между СССР и Западом, именно в силу того, что она так и не стала “горячей”, имела свою специфику. Соперники соревновались не только в военно-политической области, но и в сфере культуры, где каждая сторона стремилась доказать свое превосходство. Советская власть своим важным культурным оружием считала балет, в области которого страна, согласно популярной бардовской иронической песенке Юрия Визбора, была “впереди планеты всей”.

Действительно, советский классический балет обладал на Западе огромным престижем. Поэтому неудивительно, что всякий сигнал о том, что в русском балетном царстве не все благополучно, тут же привлекал жадное внимание западных СМИ. С особой силой вспыхивали медийные страсти, когда кто-либо из советских звезд становился невозвращенцем.

Так случилось с побегами Рудольфа Нуреева (1961, в Париже), Натальи Макаровой (1970, в Лондоне) и Михаила Барышникова (1974, в Торонто). Перечисленные звёзды были украшением ленинградского балета. Всех их Запад встречал с распростертыми объятиями. Понятно, что с советской стороны реакцией были шок и ярость. Широкой публике ничего не сообщалось, она узнавала об этом из западных радиопередач; зато по линии министерства культуры и КГБ внутри театра устраивались идеологические экзекуции в форме экстренных закрытых собраний с биением себя в грудь и обличением неблагодарных “изменников родины”.

Из Большого до поры до времени никто не убегал. Но в августе 1979 года на гастролях театра в США там остался 29-летний солист балета Александр Годунов, которого многие считали ведущим танцовщиком своего поколения.

Я жил тогда в Нью-Йорке и был свидетелем той сенсации, которой стал побег Годунова. Спустя некоторое время мы познакомились и начали работу над совместной книгой. К сожалению, эта идея не реализовалась, и десятки часов записей наших разговоров хранятся в моем архиве…

О драматичной истории побега Годунова я также много беседовал с поэтом Иосифом Бродским, который был вовлечен в нее с самого начала. Он присутствовал при незабываемом моменте, когда Годунов выразил желание остаться в Америке.

События развивались стремительно. В Нью-Йорке начался газетный шквал: “Ведущий танцовщик Большого театра попросил политического убежища!” Советские отреагировали оперативно. Жена Годунова, балерина Большого Людмила Власова, была отвезена ими в аэропорт Кеннеди и посажена на самолет “Аэрофлота”, улетавший в Москву.

Но Годунов успел связаться через Бродского с Госдепартаментом США. По распоряжению президента Джимми Картера вылет советского самолета задержали, чтобы дать Годунову возможность объясниться с женой. С советской стороны в дело вмешался сам Брежнев. Начались напряженные межгосударственные переговоры, продолжавшиеся три дня, в течение которых Власова вместе с другими пассажирами оставалась запертой на борту самолета. Об этой беспрецедентной культурно-политической конфронтации двух супердержав трубили телевидение, радио и пресса всего мира.

В итоге Годунову так и не дозволили встретиться с женой – ее увезли в Москву. Бродский вспоминал, что, узнав об этом, разрыдался (реакция для него нетипичная): “Годунову пришлось меня урезонивать”. Эта драма представлялась Бродскому вариантом истории Ромео и Джульетты XX века. Поэт вспоминал, что всё это время “Годунов вел себя с потрясающим достоинством”.

В бытность Годунова звездой Большого за него сражались Плисецкая и Григорович. Годунов с огромным успехом танцевал и в ее балетах (“Кармен-сюита”, “Анна Каренина”), и в его (“Спартак”, “Иван Грозный”). В Америке карьера Годунова поначалу складывалась удачно. Он много гастролировал, а, уйдя из балета, снялся как актер в нескольких успешных голливудских фильмах. Но жизнь Годунова оборвалась трагически, когда ему было всего 45 лет. Его нашли мертвым в лос-анджелесской квартире. Причиной смерти врачи предположительно назвали злоупотребление алкоголем вкупе с осложнением от хронического гепатита.

Прах Годунова был развеян над Тихим океаном. Эпитафия на кенотафе с его именем в Лос-Анджелесе гласит: “Его будущее осталось в его прошлом”, а на кенотафе на Введенском кладбище в Москве можно прочесть: “Ты всегда с нами”…

Воцарение очередного советского вождя, Михаила Горбачева, часто описывается историками как начало совершенно новой эпохи в жизни страны. Теперь ясно, что так оно и было. Но тогда, в 1985 году, никто не ожидал, что слова “гласность” и “перестройка” вскоре станут государственными слоганами. Очевидным было лишь одно: Брежнева, над которым в его последние годы народ открыто потешался, и быстро сошедших в могилу его наследников Юрия Андропова и Константина Черненко сменил более молодой и динамичный лидер.