ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

На семнадцать детей приходилась одна няня, которая должна была кормить, мыть, одевать детей и содержать палату в чистоте. Она старалась облегчить себе задачу:

Элеонора начала чахнуть.

В архивах ГУЛАГа сохранились фотографии лагерных детских учреждений, похожих на те, что описала Волович. Один такой альбом снабжен стихотворным введением:

Фотографии противоречат стихам и подписям. На одной кормящие матери в белых масках (что должно демонстрировать высокий уровень санитарии в данном лагере) тесно сидят в ряд на скамье с серьезными лицами и держат младенцев на руках. На другой детей ведут на вечернюю прогулку. Они идут колонной и ведут себя не более непринужденно, чем матери. На многих снимках дети обриты, чтобы не завелись вши, и это делает их похожими на маленьких зэков, каковыми они, по существу, и были[1147]. “Деткомбинат – это тоже зона, – пишет Евгения Гинзбург. – С вахтой, с воротами, с бараками и колючей проволокой”[1148].

В той или иной мере гулаговское начальство в Москве наверняка знало, как ужасна жизнь лагерных детей. Нам, во всяком случае, известно, что руководители ГУЛАГа передавали некоторые сведения “наверх”: в докладной записке Сталину за 1949 год о положении женщин в лагерях неодобрительно отмечается, что из 503 000 женщин, находящихся в данный момент в местах заключения, 9300 беременны и 23 790 имеют при себе маленьких детей. “Учитывая крайне вредное влияние на здоровье и воспитание детей, оказываемое пребыванием в местах заключения”, авторы записки предложили досрочно освободить беременных женщин и женщин с детьми до семи лет, находящимися либо в лагере при матери, либо дома без матери, – всего примерно 70 000 женщин (но “политические”, как и рецидивистки и осужденные за тяжкие преступления, освобождению не подлежали)[1149].

Время от времени такие амнистии происходили. Но положение детей, остававшихся в лагерях, если и улучшалось, то незначительно. Поскольку они не вносили вклада в лагерное производство, их здоровье и благополучие мало что значили для большинства лагерных начальников, и они, как правило, жили в самых плохих, холодных, старых помещениях. Один инспектор, обследовавший лагерный детский дом, отметил, что температура в нем зимой не поднимается выше 11 °С; другой увидел помещение с облупившейся краской и без всякого освещения – не было даже керосиновых ламп[1150]. В партийном документе за 1933 год говорится, что в детских домах Сиблага недостает 800 пар детской летней обуви, 700 комплектов верхней одежды, 900 комплектов столовой посуды[1151]. Работницы детских домов часто не имели необходимой квалификации. Более того, эти “придурочные” должности нередко доставались “блатнячкам”. Надежда Иоффе пишет: “Вот так они и работали: целыми часами стояли под лестницей со своими «мужиками» или совсем уходили, а дети, некормленые, неприсмотренные, и болели, и умирали”[1152].

Матерям, чья беременность уже дорого стоила лагерю, обычно не разрешали возмещать детям недостаток внимания персонала – если они хотели его возмещать. От них требовали прежде всего работы и лишь неохотно и ненадолго их отпускали кормить. Обычно им позволяли побыть с ребенком пятнадцать минут каждые четыре часа, не снимая грязной рабочей одежды. А потом – опять за работу, пусть ребенок и оставался голодный. Иногда женщинам не разрешали даже этого. Один проверяющий из прокуратуры упоминает о женщине, которая из-за своих рабочих обязанностей на несколько минут опоздала на кормление, и ее не пустили к ребенку[1153]. Одна бывшая работница лагерной санитарной службы сказала в интервью, что на кормление ребенка грудью отводилось полчаса или 40 минут, а если он не доедал, то няня докармливала его из бутылочки.

В этом же интервью получили подтверждение рассказы бывших заключенных о другой форме жестокости: когда у матери кончалось молоко или ребенок выходил из грудного возраста, женщине часто отказывали в свиданиях с ребенком. Работница лагерной санитарной службы сказала мне, что лично запрещала многим матерям гулять со своими детьми на том основании, что мать-заключенная могла сознательно нанести ребенку вред. Мать, сказала она, могла “нажевать табак, положить в этот табак сахару и пихнуть малюсенькому ребенку в рот”. По ее словам, одна лагерница зимой нарочно обнажила своему ребенку ноги, чтобы он заболел и умер. “Мы за этих детей отвечали головой, а многим матерям они были не нужны”[1154]. Той же логикой могли руководствоваться и другие лагерные начальники, разлучавшие матерей с детьми. В равной степени возможно, однако, что такие правила были одним из результатов бездумной жестокости администраторов: устраивать свидания было неудобно и хлопотно, и проще было их запретить.